форме и содержанию дискредитирующих правопорядки и авторитет советских судебных органов, а также за игнорирование факта использования этих документов буржуазной пропагандой в целях, враждебных Советскому Союзу и советской литературе, — объявить:
строгий выговор с занесением в личное дело —
т. Копелеву Льву Залмановичу;
выговор с занесением в личное дело —
Аксенову В. П.
Самойлову Д. С.
Балтеру Б. И.
Войновичу В. Н.
Чуковской Л. К.
Штейбергу А. А.;
поставить на вид —
Ахмадулиной Б. А.
Коржавину Н. М.
Щитовой В. В.
Сарнову Б. М.
Искандеру Ф. А.
Поженяну Г. М.
Пинскому Л. Е.
Соловьевой И. Н.
Светову Ф. Г.
Икрамову К. А.
Левитанскому Ю. Д.
Адамян Э. Г.
Голышевой Е. М.
Оттену-Поташинскому Н. Д.;
строго предупредить —
Богатырева К. П.
Корнилова В. Н.
Наумова Н. В.
Домбровского Ю. О.
Максимова В. Е.
Левицкого Л. А.;
предупредить —
Хинкиса В. А.
Рубницкого Л. Л.
Матвееву Н. Н.
Каверина В. А.
Лорие М. Ф.
Казакова Ю. П.
Эдлиса Ю. Ф.
Рощина М. М.
_____
В РЕДАКЦИЮ ГАЗЕТЫ «ЛИТЕРАТУРНАЯ РОССИЯ».
ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО
МОСКОВСКИМ ПИСАТЕЛЯМ
И КИНЕМАТОГРАФИСТАМ
Уважаемые товарищи!
29 декабря 1971 года московский секретариат СП, действуя от вашего имени, исключил меня из членов Союза писателей. Через месяц секретариат СП РСФСР единогласно подтвердил это исключение.
Еще некоторое время спустя я был исключен из Литфонда и (заглазно) из Союза работников кинематографии.
Сразу же, после первого исключения, были остановлены все начатые мои работы в кино и на телевидении, расторгнуты договора.
С фильмов, уже снятых при моем участии, — вычеркнута моя фамилия. Таким образом, вполне еще, как принято говорить в юридических документах, «дееспособный» литератор, я осужден на литературную смерть, на молчание.
Разумеется, у меня есть выход. Года эдак через два-три, написав без договора (еще бы!) некое «выдающееся» произведение, добиться того, чтобы его кто-то прочел и где-то одобрили, приняли к постановке или печати, и тогда я снова войду в дубовый зал (комнату № 8) Союза писателей и меня встретят с улыбками товарищи Васильев, Алексеев, Грибачев, Лесючевский, и сам товарищ Медников (может быть?) протянет мне руку — а потом меня восстановят в моих литературных правах.
Но беда в том, что вышеупомянутые товарищи и я по-разному смотрим на литературное творчество и на понятие «выдающееся» произведение — и, таким образом, боюсь, сцена в дубовом зале относится к области чисто научной фантастики.
Меня исключили втихомолку, исподтишка [27]. Ни писатели, ни кинематографисты официально не были поставлены (и не поставлены до сих пор) об этом в известность. Потому-то я и пишу это письмо. Пишу его, чтобы прекратить слухи, сплетни, туманные советы и соболезнования.
Меня исключили за мои песни — которые я не скрывал, которые пел открыто, пока в 1968 году тот же секретариат СП не попросил меня перестать выступать публично.
Многие из вас слышали эти песни.
За что же меня лишили возможности работать?
Предлоги: выход книжки моих песен в некоем эмигрантском издании, без моего ведома и согласия, с искаженными текстами и перевранной биографией (факт, который почему-то особенно ставил мне в вину драматург Арбузов), упоминание моего имени заграничными радиостанциями; какой-то мифический протокол о задержании милицией в некоем городе некоего молодого человека, который обменивал или продавал некие мои пленки, которые он якобы сам, с моего голоса, записывал в некоем доме, — все это, разумеется, и есть только предлоги.
Предлогом является и мое номинальное избрание в члены-корреспонденты Советского комитета прав человека [28].
Ни в уставе Союза советских писателей (старом и новом), ни в уставе СРК, нигде не сказано, что советский литератор не имеет права принимать участие в работе организации, ставящей себе задачей легальную помощь советским органам правосудия и закона.
Я писал свои песни не из злопыхательства, не из желания выдать белое за черное, не из стремления угодить кому-то на Западе.
Я говорил о том, что болит у всех и у каждого здесь, в нашей стране, говорил открыто и резко.
Что же мне теперь делать?
В романе «Иметь и не иметь» умирающий Гарри Морган говорит: «Человек один ни черта не может».
И все-таки я думаю, что человек, даже один, кое-что может, пока он жив. Хотя бы продолжать делать свое дело.
Я жив. У меня отняты мои литературные права, но остались обязанности — сочинять свои песни и петь их.
С уважением Александр ГАЛИЧ
_____
В МЕЖДУНАРОДНЫЙ КОМИТЕТ ПРАВ ЧЕЛОВЕКА
Во Всеобщей декларации прав человека, принятой и ратифицированной правительством Советского Союза, сказано: «Каждый человек имеет право покидать любую страну, включая собственную, и возвращаться в свою страну». А мне в этом праве отказано уже дважды. «По идеологическим мотивам». Как наказание за то, что я пытался по ряду вопросов высказывать свою точку зрения, отличную от официальной.
Вот уже два с лишним года, после моего исключения из Союза писателей и Союза кинематографистов, я лишён других профессиональных прав: права увидеть своё произведение опубликованным, права заключать договор с театром, киностудией или издательством, права выступать публично. Когда показываются фильмы, поставленные в прошлые годы по моим сценариям, чья-то скрытая рука вырезает из титров мою фамилию. Я не только неприкасаемый, я ещё и непроизносимый. Только на всякого рода закрытых собраниях, куда мне доступ заказан, моё имя иногда упоминается с добавлением оскорбительных и бранных эпитетов. Мне оставлено единственное право: смириться со своим полнейшим бесправием, признать, что в 54 года жизнь моя, в сущности, кончена, получать мою инвалидную пенсию в размере 60 рублей в месяц и молчать. И ещё ждать.
В моём положении с человеком может случиться всё, что угодно. Ввиду крайней опасности этого положения я вынужден обратиться за помощью к вам, Международному комитету прав человека, и через вас — к писателям, музыкантам, деятелям театра и кино, ко всем тем, кто, вероятно, по наивности продолжает верить в то, что человек имеет право высказывать собственное мнение, имеет право на свободу совести и слова, право покидать по желанию свою страну и возвращаться в неё.
Постскриптум. Я уже написал это письмо, когда узнал о том, что писателю Владимиру Максимову, человеку редкого таланта и мужества, тоже отказано в поездке. Таким образом, власть имущие высказали недвусмысленное намерение лишить нас не только профессиональных, но и гражданских прав. Мы (теперь я уже могу сказать мы) обращаемся за помощью к готовым оказать её каждому, кто в ней нуждается. А что, если нам сообща вдруг удастся доказать правительствам стран, широковещательно объявившим о подписании Декларации, что слова о свободе — не пустые слова и что вера в права человека не так уж наивна.
