Новый император Константин I налицо! Лицо это быстренько штампуется на новой монете и выставляется на портретах во всех продовольственных витринах. Народ и «народ» пускают конституционные слюнки. Константин, тем не менее не воцаряется, но и медлит с отречением, держит паузу — ждет оглашения завещания…
Нам с вами ясно, как день, что Константин блефует. Он пытается разыгрывать годуновскую схему. Основания для этого есть. Грешным браком, длинным и вольным языком, нецарственной развязностью Константин отодвинул себя от престола примерно на годуновское расстояние (как, например, нынешний английский принц Чарльз). Теперь ему нужно, чтобы его троекратно попросили, повалялись всенародно, поупрашивали в завещаниях и церковных посланиях. «Братья играют короной в волан», — острят бородинские ветераны в своих тайно-анекдотных обществах. Ясно и драгунскому коню, что поломавшись, Константин согласится.
Подходит черед действовать младшему брату Николаю…
Младшие братья в русской сказочной тройке, как известно, на первый взгляд дураковаты. Вот «народ» Николая и не хочет. Но в семье-то Константин уже пропасован! Родичи разговаривают с Николаем почтительно, так чего ждать?! Николай делает сильный ход — забирает себе нашу бесхозную Империю, надевает Шапку, назначает повторное голосование — «переприсягу» на 14 декабря 1825 года. Чтобы успеть к Рождеству…
Мы понимаем состояние народа. Вот так бы нас, единогласно проголосовавших за товарища П…, нет, возьмем абстрактнее — за товарища А, теперь пригласили бы через две недельки прийти и переголосовать за товарища Б! Мы приходим? Да. На Сенатскую площадь…
Итак, придворная канцелярия народным мнением не интересуется, Николай принимает нечаянную радость, Конституция, бывшая у «народа» в кармане, оборачивается обыкновенным кукишем. В ответ офицеры выводят Московский полк на Сенатскую площадь, зарубив его командира барона Фредерикса. Намечено шугануть мелкотравчатого Николая, запретить сенаторам «переприсягать». Некий Каховский по подначке Рылеева должен еще и прирезать (пристрелить) нового царя где-нибудь в дворцовом коридоре. Но Каховский в смертники пока не захотел.
Короче, к 11 часам утра полк становится в каре у памятника Петру. Петр неодобрительно взирает на это построение. Не укладывается в его медной голове Манифест декабристов о свержении династии, о республиканском правлении, о свободе бульварной прессы…
Тут на площадь при полном параде выскочил на коне герой войны 1812 года генерал Милорадович, личный друг Константина. Он объявил, что присяга Николаю, братцы, — правильная! Вот об этом и на моей сабле в личной дарственной надписи Константина значится. Служивые сразу засомневались в своих вождях. Кому им было верить — боевому командиру и соратнику или пестелям штабным? Запахло жареным. Тогда главари восстания «громким голосом» гонят Милорадовича с площади. Он не едет, и Каховский разряжает-таки свой пистолет, припасенный для царя. «Опасность, нависшая над восставшими, была устранена!», — радостно и преждевременно охает наш Историк — к этому времени уже кандидат в действительные члены Политбюро ЦК КПСС. На площадь подходят морячки из флотского экипажа, лейб-гренадеры, всего собирается 3000 солдат и 30 офицеров. Но главного действующего лица — избранного демократическим голосованием во всех партъячейках «диктатора» Сергея Трубецкого — нету! Он мучается интеллигентскими раздумьями у себя в канцелярии Главного штаба.
Собственно, страдать было о чем. Выходило, что нужно объявлять штурм Зимнего. Страшно, аж жуть!
Тем временем, на площади началась вялая перестрелка, потом, к сумеркам (в 3 часа дня перед Рождеством в Питере уже темнеет), царская сторона ударила картечью. Декабристы побежали по невскому льду, вслед полетели ядра. На площади осталось 80 трупов.
На Юге дернулись было члены Южного общества, но их переловили. Поднятый ими Черниговский полк также побывал под картечью.
Царь лично вел следствие. Не возглавлял обширную комиссию, а именно в одиночку под охраной своего генерал-адъютанта Левашова допрашивал врагов престола. Под следствие попало 600 человек. Головную пятерку «поставили вне разрядов», то есть на этих злодеев и статьи подходящей не было, и хотели сначала их четвертовать, — просто посечь топором на мелкие части. Но потом устыдились Европы, побрезговали гильотиной и решили обойтись обычной веревкой. С первого раза на рассвете 13 июля 1826 года три из пяти веревок оборвались. Пришлось ждать открытия магазинов (!), чтобы купить новые! Кино! Впрочем, в кино эта посудо-хозяйственная суета не попала.
Большое количество народу оказалось во глубине сибирских руд.
Николай укрепился на троне, конституцию понимать отказался, с бунтовщиками был жесток, и т. д. и т. п. — стихи Пушкина и музыка к фильму «Звезда пленительного счастья». Ну, это мы немножко вперед заскочили…
Проходит странное Рождество 1825 года, случается Новый 1826 год, в Питер привозят и стремительно хоронят Александра. Когда гроб на короткое время устанавливают в Петропавловском соборе, его вскрывает комиссия из 4 близких покойному человек, в которую не допускают даже родственников и представителей духовенства…
Это — совершенный нонсенс. По тем временам не пустить попа к православному телу — все равно, что не пустить председателя ВЧК на расстрел нашкодившего коммуниста…
Народ в подозрении складывает сказку, что «Государь Александр I не умер в Таганроге в 1825 году, а стал сибирским отшельником и долгие годы прожил в покаянии под именем старца Федора Козьмича»…
Ну что тут скажешь? Имперская теория наша такого исхода не предусматривает. Это — как кипение воды при 90 угловых градусах. Да и уши торчат изо всей этой истории — отчество «Козьмич». Небось, произвел на свет причудливого старца писатель Козьма Прутков, которого самого, как нам доподлинно известно, тоже на свете не было…
Развеять легенду по нынешним временам не просто, а очень просто. Берем пробу из-под петропавловской плиты и сличаем генетический код таинственного покойника с кодами его потомков. Благо, они у нас имеются в избытке, — компьютеры и реторты еще не остыли от многодетного семейства правнучатого племянника Александра Благословенного — Николая Кровавого. Так что анализ крови нам обеспечен…
Тут православная братия набычивается против гробокопательства. А мы ей врезаем аргументом про спектральный анализ Туринской Плащаницы, сохранившейся со времен Тиберия и служившей оберткой покойному Христу. Вот показал же анализ, что липовая эта обертка…
Так что, вся надежда теперь на науку. Будем ждать…
Николай I Павлович «Палкин»
Вот главный мотив возникшей тридцатилетней николаевской эпохи в изложении Историка: «Николай с детства любил военную службу. Будучи наследником, он отбывал обязанности унтер-офицера и младшего офицера, отлично знал службу и уставы. Он лично проверял полки. Наблюдал за обучением кадетов, требовал от офицеров точного исполнения долга. Русские солдаты в его время были стойки и непобедимы, честны и исправны. Молодым безусым рекрутом приходил солдат в полк из деревни и седым стариком возвращался домой»…
Такие таланты армии и ее императора следовало применить в походе…
И походов было много. «С 1801 года велась непрестанная война на Кавказе. В 1826 году началась война с Персией, а в 1828 году с Турцией». Николай объявил войну Турции 14 апреля 1828 года. 8 октября турецко-египетские корабли были уничтожены объединенной эскадрой России, Англии и Франции под Наварином. «Великие европейские державы наказали турецкого султана за те обиды, которые испытывали богомольцы, ходившие ко гробу Господню. Султан, взбешенный этим, приказал всем своим подданным готовиться к войне с Россиею»…
Тут обратим внимание, что наказывали турок за гроб Господень три великие державы, а отдуваться пришлось одной России, да к тому же, французы и англичане еще и помогали туркам исподтишка.
Наши двинулись в Турцию пятью армейскими корпусами. Три корпуса шли на Дунай, один на Кавказ, один — на кораблях через Черное море. В конце мая 3-й корпус подошел к Дунаю возле Браилова. Сюда же прибыл император, и все вместе преодолели Дунай. За Дунаем война пошла большей частью под крепостями. Осаждали и брали постепенно Варну, Силистрию, Шумлу. На Кавказе наши увязли в россыпи мелких горных крепостей, зато здесь, на Балканах уже стояли под Константинополем. Готовились щиты на ворота прибивать. Все командование, вся армия, а пуще них, — государь-император, давились, по моим расчетам, сентиментальной слезой. Ведь еще их дед-прадед Иван Грозный клялся освободить Царь-град. Баба Катерина намеревалась. Все внучки и жучки дворняжьи божились лечь за православие. Все кошкины-романовы порывались. И вот, пожалуйста, осталось маленькое, мышиное усилие, чтобы выдрать репчатый купол Софии Константинопольской из грязных лап.
