Она заливчато захохотала, откинувшись всем корпусом назад, ее пышные телеса колыхались. Косогоров смотрел постным взглядом в сторону. И тут он увидел, что к нему подходит Аня Морщанцева. Ее нельзя было не узнать. Она, как была, так и осталась высокой и слегка полноватой, только каштановые волосы были сильно усыпаны сединой, в когда-то ясно-карих глазах как будто бы немного поубавилось блеска, да вокруг глаз и рта собрались морщины. На руках она держала малыша лет двух.
Николай Артемьевич шагнул ей навстречу и она улыбнулась ему тихо и радостно.
-- Ну вот, наконец-то...
-- Анька, узнаешь? -- сразу же опередила Косогорова рыжая Виноградова и повисла у нее на шее. Потом она пошлепала малыша по налитым коленцам: -Твое творение?
-- Что ты! В мои-то годы? Это внук, сын моей средней дочери.
-- А я вот больше не по детям, а по мужьям специалистка, -- Виноградова подморгнула Николаю Артемьевичу, игриво толкнула его локтем и тут-же, спохватившись, стала по команде "смирно" и, отсалютовав, гаркнула: -Товарищ звеньевой! Почему пионерка Аня Морщанцева не докладывает по форме?
Кто-то за спиной Косогорова довольно внятно проговорил: "Дура!", и он почувствовал такой стыд, что готов был провалиться сквозь землю.
Когда подошел еще один бывший соученик -- худой, высокий, с удлиненным, словно принюхивающимся носом, с мокрыми губами и прищуренными мутноватыми глазками, -- Косогоров с трудом узнал его -- это был Геннадий Свечкин. Ответственный за организацию встречи Вадим Маслов сообщил, что больше никого не будет.
-- Неужели больше никого? -- растерянно спросил Косогоров.
Вадим Маслов достал список, переписанный с оборота групповой фотографии, и передал его Косогорову. В списке перед фамилиями стояло одиннадцать пометок "умер", "убит", восемь пометок "судьба неизвестна" и только четыре пометки "есть". Четыре из двадцати трех, включая самого Косогорова.
-- Знаешь что, Коля, -- задумчиво почесывая нос, проговорил Геннадий Свечкин. -- Выпить бы надо было по этому случаю.
-- Товарищ звеньевой, я голосую "за"! -- шумно поддержала Виноградова.
Николай Артемьевич посмотрел на хмурые лица своих бывших учеников, на ужас, застывший в больших и влажных глазах Жанны Бочаровой, на полубрезгливую улыбку красавицы Верочки Тинской, и понял, что надо или сразу все кончить, или что-то предпринять. И в этот же момент его осенила идея.
-- Товарищи, -- сказал он твердо. -- А сейчас мы пойдем на склон к реке, сядем на травку и вы услышите от нас, старшего поколения, как мы сейчас живем и чего мы достигли за тридцать три года.
Когда они пришли на склон у реки, рыжая Виноградова, выкрикнула: "Товарищ звеньевой!", но Косогоров не дал ей закончить:
-- Садись! -- скомандовал он. -- Все, друзья, рассаживайтесь! -добавил он мягче.
Геннадий Свечкин потоптался на месте, а потом сказал:
-- Знаешь, Коля, друг, мне на сырой земле сидеть невозможно, у меня геморрой.
-- Ну, в таком случае, стой, -- спокойно сказал Косогоров.
-- А может быть я пока схожу за бутылочками? -- лицо Свечкина расплылось в хитроватую улыбку. -- Товарищи, скинемся по несколько рублей? Не выпить по такому случаю, -- это будет преступление.
-- Потом, Геня, потом, -- перебил Косогоров и, заторопившись, начал что-то вроде речи.
И как во всякой речи, Николай Артемьевич начал бросать давно заученные, ставшие почти шаблонными, фразы: "Только благодаря родимой советской власти!.." "В то время, когда в других странах происходит разложение!.." "Наше здоровое прогрессивное общество!.." "Широкие двери!.." "Перед вами величественные перспективы!.." и прочее, прочее.
Речь получилась бодряческая, но никто этого не заметил, потому что все привыкли именно к таким речам. О себе он говорил не много: "Вы знаете, что я педагог, и я горд моей благородной профессией!"
Потом слово было предоставлено Анне Морщанцевой. Она не стала произносить речь, а говорила тихо, спокойно:
-- Вот, молодью люди, перед вами жизнь. Ну что я могу о себе рассказать такого, чтобы вам пошло на пользу? Я родила и воспитала троих детей, у меня два замечательных внука, и поэтому я счастлива. Знаете, девочки, -- она мягко улыбалась. -- Для вас будущее -- материнство, а все остальное, это проходящее.
-- А я хочу быть инженером, -- задумчиво сказала Жанна Бочарова.
-- У меня, миленькая, тоже диплом дома лежит, но он мне не надолго пригодился, ничего он в моей жизни не переменил.
В это время внук Морщанцевой заныл, стал проситься на землю, засучил ножками, и ей стало трудно продолжать беседу. Тогда выступил Геннадий Свечкин:
-- Вот что, братцы, -- заговорил он, собрав складки на лбу и почему-то немного раздраженно. -- Я, по-правде сказать, живу неплохо. Работаю шофером на трехтонке, кое-как кручусь. Где подкалымлю сотню, где отхвачу другую, и больше мне ничего не надо. Люблю я, правда, немного залить за воротник, но кто этого не любит? Такая у нас жизнь! И в общем, распространяться долго я не намерен, и лучше бы нам закруглиться и перейти к художественной части, -он щелкнул себя под скулу и подмигнул.
-- А я, между прочим, девочки, специально для вас скажу, -- неожиданно, без всякого приглашения заговорила Виноградова и поправила свою рыжую копну, -- самое главное -- это следить за собой. Будете красивые, будете хорошо одеты, и не пропадете. Для мужчин -- другое дело, а для нас, женщин, главное -- красота. Надо уметь завлечь, надо знать, когда потребовать свое, законное. Вот у меня было пять мужей, среди них один генерал...
Николай Артемьевич Косогоров смотрел, покусывая губы, на тот берег реки, на далекие синие пятна лесов и рощ, на горизонт, подернутый голубоватой дымкой. Он уже больше ничего не слышал и только думал о том, что, возможно, через три десятка лет его бывшие ученики, и тщедушный, но деловой, Вадим Маслов, и здоровяк Конев, и задумчивая, наивная Жанна Бочарова, и уж, конечно, красавица Верочка Тинская, -- вое они, может быть, станут вот такими, как Виноградова, или как пьянчужка Свечкин, или, в лучшем случае как Анна Морщанцева, или такими несчастливцами, как он сам. Всех их перемелет жизнь, необходимость, думая одно, говорить другое, склока коммунальных квартир, погоня за куском хлеба, неприглядный и беспросветный быт. Как можно сохранить то золотое, что было сейчас в сердцах и умах этой молодежи? Косогоров мучительно старался найти ответ и не мог. А они, свежие, прелестные юноши и девушки, сидели пришибленные увиденным и услышанным, и было в их лицах, позах что-то протестующее, испуганное. Для них началась взрослая жизнь, и никто не мог знать, куда и кого она заведет.
