как под старой шинелькой
Лежал сероглазый король.
В беспамятстве дедовских кресел
Глаза я закрою, и вот —
Из рыжей Бразилии крейсер
В кисейную гавань плывёт.
А гавань созвездия множит,
А тучи — летучей грядой…
Но век не вмешаться не может,
А норов у века крутой!
Он судьбы смешает, как фанты,
Ему ералаш по душе, —
И вот он враля-лейтенанта
Назначит морским атташе.
На карте истории некто
Возникнет, подобный мазку,
И правнук лилового негра
За займом приедет в Москву.
И всё ему даст непременно
Тот некто, который никто,
И тихая пани Ирена
Наденет на негра пальто.
И так этот мир разутюжен,
Что чёрта ли нам на рожон?!
Нам ужин прощальный — не ужин,
А сто пятьдесят под боржом.
А трое? Ну что же что трое!
Им равное право дано.
А Троя? — Разрушена Троя,
И это известно давно.
Всё предано праху и тлену,
Ни дат не осталось, ни вех.
А нашу Елену, Елену —
Не греки украли, а век!
Были предположения, что он оставался в тюрьме, в «Крестах» в ленинградских, во время блокады. И его просто там забыли. Но, во всяком случае, он исчез» (фонограмма).
_____
Посвящается памяти замечательного человека, Даниила Ивановича Ювачева, придумавшего себе странный псевдоним — Даниил Хармс, — писавшего прекрасные стихи и прозу, ходившего в автомобильной кепке и с неизменной трубкой в руках, который действительно исчез, просто вышел на улицу и исчез. У него есть такая пророческая песенка:
«Из дома вышел человек
С верёвкой и мешком
И в дальний путь,
И в дальний путь
Отправился пешком.
Он шёл, и всё глядел вперед,
И всё вперёд глядел,
Не спал, не пил,
Не спал, не пил,
Не спал, не пил, не ел,
И вот однажды, поутру,
Вошёл он в тёмный лес,
И с той поры, и с той поры,
И с той поры исчез…»
Лил жуткий дождь,
Шёл страшный снег,
Вовсю дурил двадцатый век,
Кричала кошка на трубе
И выли сто собак.
И, встав с постели, человек
Увидел кошку на трубе,
Зевнул и сам сказал себе:
— Кончается табак!
Табак кончается — беда,
Пойду куплю табак. —
И вот… Но это ерунда,
И было всё не так.
«Из дома вышел человек
С верёвкой и мешком
И в дальний путь,
И в дальний путь
Отправился пешком…»
И тут же, проглотив смешок,
Он сам себя спросил:
— А для чего он взял мешок?
Ответьте, Даниил!
Вопрос резонный, нечем крыть,
Летит к чертям строка,
И надо, видно, докурить
Остаток табака…
Итак: «…Однажды человек…
Та-та-та… с посошком…
И в дальний путь,
И в дальний путь
Отправился пешком.
Он шёл, и всё глядел вперёд,
И всё вперёд глядел.
Не спал, не пил,
Не спал, не пил,
Не спал, не пил, не ел…»
А может снова всё начать,
И бросить этот вздор?!
Уже на ордере печать
Оттиснул прокурор…
Начнём вот этак: «Пять зайчат
Решили ехать в Тверь…»
А в дверь стучат,
А в дверь стучат —
Пока не в эту дверь.
«Пришли зайчата на вокзал.
Прошли зайчата в зальце,
И сам кассир, смеясь, сказал:
— Впервые вияцг зайца!..»
Но этот чёртов человек
С веревкой и мешком,
Он и без спроса в дальний путь
Отправился пешком.
Он шёл, и всё глядел вперёд,
И всё вперёд глядел.
Не спал, не пил.
Не спал, не пил,
Не спал, не пил, не ел.
И вот однажды, поутру,
Вошёл он в тёмный лес,
И с той поры, и с той поры,
И с той поры исчез.
На воле — снег, на кухне — чад
Вся комната в дыму,
А в дверь стучат,
А в дверь стучат,
На этот раз — к нему!
О чём он думает теперь.
Теперь, потом, всегда,
Когда стучит ногою в дверь
Чугунная беда?!
И тут ломается строка,
Строфа теряет стать,
И нет ни капли табака,
А там — уж не достать!
И надо дописать стишок.
Пока они стучат…
И значит, всё-таки — мешок,
И побоку зайчат!
(А в дверь стучат!)
В двадцатый век
(Стучат!),
Как в тёмный лес,
Ушёл однажды человек
И навсегда исчез!..
Но Парка нить его тайком
По-прежнему прядёт,
А он ушёл за табаком,
Он вскорости придёт.
За ним бежали сто собак,
И кот по крышам лез…
Но только в городе табак
В тот день как раз исчез,
И он пошёл в Петродворец,
Потом пешком в Торжок…
Он догадался наконец,
Зачем он взял мешок…
Он шёл сквозь свет
И шёл сквозь тьму,
Он был в Сибири и в Крыму,
А опер каждый день к нему
Стучится, как дурак…
И много, много лет подряд
Соседи хором говорят:
