Но вот на горизонте появляется новый клан, то бишь другая научная школа, полная сил, т. е. связей с сильными мира сего, и желания потеснить свою предшественницу на научном Олимпе. В соответствии с правилами ведения научных войн боевые действия должны вестись только оружием научных аргументов (конечно, используются и другие виды оружия, но сугубо неофициально). А куда бить для того, чтобы выбить у группировки, объединенной некоей теорией, почву под ногами? Естественно, по этой теории. Поэтому представители академических кланов, стремясь попасть друг в друга, стреляют по соответствующим теориям, а ниспровержение любой теории довольно быстро приносит соответствующий социальный эффект — ниспровержение ее адептов с тех постов, которые они занимают. Как уже было сказано, разрушить научную теорию можно лишь оружием адекватного ей калибра — другой научной теорией, поскольку т. н. «упрямые факты» на самом деле не так уж упрямы и не более опасны для теорий, чем укус комара для слона. Поэтому новообразованный клан ученых всегда начинает атаку на противника с расчехления этого оружия — с построения альтернативной теории. И, в результате, именно теории служат главным оружием в «разборках» между научными кланами, преследующими свои клановые интересы.
Из всего этого вытекают важные правила поведения неофита в пространстве, заполненном различными психологическими теориями. Главное — помнить, что теории это живые организмы, за ними всегда стоят живые люди со своими личными и групповыми интересами. Пиная теорию, всегда пинаешь какого-нибудь живого человека, и он может ответить. А отношение, по крайней мере, публичное, к теориям это отношения с теми, кто сражается под их флагами. Поэтому, провозглашая себя адептом той или иной теории, психолог фактически дает присягу на верность соответствующей группировке. Это, как и вступление в любую политическую партию, имеет свои плюсы и свои минусы, с одной стороны, создавая братские отношения с соратниками по партии, с другой, — приводя неофита в состояние в лучшем случае холодной войны с ее противниками.
В психологии, правда, как и в любой науке есть определенная доля неприсоединившихся, не связавших себя ни с одной из теорий и, как правило, считающих, что ни одна из них не стоит того, чтобы ради нее воевать. Но их немного ввиду того, что, как было показано только что, любой директор научного учреждения создает собственную теорию, прямо или косвенно побуждая подчиненных к ней примкнуть, что большинство и делает. Представить же себе академического психолога вне этой системы невозможно, поскольку академический психолог, не работающий в каком-либо научном институте или в близком ему по духу государственном вузе, это такой же нонсенс, как государственный служащий, не работающий в государственном учреждении. Можно, правда, представить себе другое — гиперупрямого психолога, который, вопреки давлению начальства и окружающей среды, сохраняет свой теоретический нейтралитет. Но, чтобы представить себе такое, нужно иметь очень богатое воображение. А практика показывает, что подобные психологи-диссиденты в науке надолго не задерживаются, а уходят в политику. Типовой же академический психолог, как военнообязанный, обязан служить в армии того государства, на территории которого он живет (и получает зарплату), в противном случае подвергаясь гонениям за уклонение от воинской службы.
Ситуация осложняется тем, что некоторые из академических психологов одновременно работают или, по крайней мере, числятся, в различных научных учреждениях и вынуждены балансировать между различными враждующими государствами. Для них нейтралитет — тоже не выход. И они обычно предпочитают обратное — быть лояльным каждому их этих государств, но только находясь на его территории. В принципе и в прежние, менее компромиссные, нежели нынешние, времена один и тот же человек на факультете психологии МГУ мог быть сторонником теории деятельности, а в Институте психологии АН — сторонником теории общения. Такая двойная, тройная и т. д. лояльность во многом позволяет решить проблему, но выражать ее надо умело и осторожно. Во-первых, в присутствии представителей только одной из враждующих сторон, благо положение облегчается тем, что, имея развитый инстинкт самосохранения, психологи-теоретики обычно не заходят на чужую территорию. В результате на конференциях и семинарах, посвященных некоторой теории, как правило, присутствуют только ее сторонники. Во-вторых, лучше в устной (неформальные беседы, комплименты начальству, праздничные тосты и т. п.), а не в письменной (научные статьи и др.) форме, поскольку есть вероятность, что, например, статью, содержающую клятву верности одной стороне, прочитает другая. В общем надо поступать так же, как отец Планше — оруженосец Д'Артаньяна, который в среде католиков всегда был католиком, а в среде гугенотов — гугенотом. Но при этом не кончить так же плохо, как он, однажды оказавшись на узкой тропе между католиком и гугенотом.
5. Феодальная раздробленность
У читателя может сложиться впечатление, что академическая психология это минное поле между воюющими бандформированиями или, если ему больше по душе исторические метафоры, — узкие перешейки между вотчинами феодальных князей. И он будет недалек от истины. Причем война ведется и внутри психологических государств, и между ними, сильно напоминая войну всех против всех. Внутригосударственные войны это войны между т. н. теориями «среднего ранга»: теми самыми, которые разрабатывают директора институтов и прочие начальники, как правило, не имея ни сил, ни времени для создания более глобальных теорий. Поэтому последние обычно создаются не начальниками, что, впрочем, не мешает их авторам впоследствии, уже после создания теории, становиться начальниками. Межгосударственные войны это войны между психологическими государствами — такими, как когни-тивизм, бихевиоризм, психоанализ и т. п.
История взаимоотношений между психологическими государствами очень похожа на историю международных отношений. Каждое из них возникло как попытка преодолеть феодальную раздробленность и сопротивление уездных феодалов, упорно державшихся за свои вотчины — теории «среднего ранга». Каждое из них не имело с сопредельными государствами ничего общего, кроме границ и перманентно ведущихся приграничных войн. Каждое из них было абсолютно самодостаточным, имея собственные законы (способы добывания и верификации знания), свои традиции (исследовательские программы и т. д.), собственную религию (критерии достоверности знания), своего короля (главного теоретика) и т. д. Каждое из них провозглашало, что настоящая история, в данном случае история психологии, начинается именно с него. А всю предшествующую историю и, соответственно, творившееся на территории других государств, объявляло либо ересью, либо ритуалами недоразвитых язычников. И каждое из них требовало от своих граждан абсолютной лояльности и служения своему богу — мотиву, действию, образу или чему-то еще, строго карая ересь.
Один наш известный психолог описал историю психологии как Поле брани, на котором лежат трупы наших умственно отсталых предшественников. И именно такой она действительно была. Можно, правда, предположить, что в соответствии с известным психологическим законом, состоящим в том, что враждующие государства всегда объединяются при появлении более сильного общего врага, академические психологи вскоре объединятся ради борьбы с практическими психологами, которые сейчас представляют для них серьезную угрозу. Ведь именно в практическую психологию сейчас поступают основные денежные потоки, а академическая психология остается не у дел. Но это — пока только предположение.
Однако вернемся к ситуации в академической психологии. От тотальной войны всех против всех ее спасали два обстоятельства. Во-первых, то, что граждане психологических государств склонны попросту забывать о существовании других государств, объявляя их призраками, себя же считая единственно реальным миром. В результате психологические империи действительно оказывались в разных мирах, а соответствующие теории, как и куновские парадигмы, были несоизмеримы друг с другом. Во-вторых, у жителей разных психологических государств, при всех их различиях, было и нечто общее — вера в светлое будущее, в некую единую и абсолютно правильную теорию, которая свалится на их голову, как манна небесная, и покончит со всеми тяготами их жизни: феодальной и межгосударственной раздробленностью, постоянными приграничными войнами, расхождением законодательств и т. п. Именно эта голубая мечта давала им силы выжить и сплачивала в условиях постоянной междоусобицы.
У граждан воюющих психологических империй было и еще нечто общее — общие болезни. В этом плане психологический материк тоже напоминает средневековую Европу, где воевавшие друг с другом армии гибли от одних и тех же вирусов чумы или оспы. Главная болезнь академических психологов, впрочем, не столь разрушительна для их организмов и вообще относится к числу не вирусных, а психических заболеваний. Ее научное название — «комплекс непохожести на точные науки» (КНТН). Психологи уже в течение полтораста лет испытывают душевные муки от того, что у них все не так, как в этих науках: нет ни общих законов, ни общеразделяемых теорий, ни вообще сколь-либо устойчивого знания. У академической психологии много и других комплексов, но все они в общем и целом производны от КНТН.
