И Алешка тот ему в ответ:
— Я пойду, и никто не задержит! Не потому пойду, что гонишь меня, а потому пойду, что сам не желаю оставаться! Где это видано и где это слыхано, чтобы почетным гостям ставили деревянные миски, клали деревянные ложки? Разве мало мы захватили серебра и золота, чтобы потчевать нас, как черный люд?
И наступила тишина в ожидании грома.
Закричал тогда толстый Свиридович:
— Гей, казаче Илья сын Иванович! Помнишь ли или вспоминаешь? Как явился ты впервые на подворье, как держал в мешке Соловья-Разбойника. А вот Алешка из гордыни или же из зависти на тебя, казака, гнев свой обратил. И попал бы, ирод, булатом своим в тебя, если бы ты тот булат на лету не поймал! Помнишь-вспоминаешь ли? Так отблагодари его полной мерою: Владимир-князь не покарает…
Снова наступила тишина в ожидании грома. А персты добрых молодцев на рукояти мечей легли. Загремит сейчас сеча злая, что не раз здесь в хоромах кровавилась, камни белые кровью орошаючи.
И сказал Илья сын Иванович, родом Муромец:
— Не горазд я помнить распри старые. Не горазд на пиру смуту сеяти. Ворогов хватает и в Диком Поле! Разве мы одолеем их, коль рассоримся?
И сказал на то Владимир-князь:
— Золотые слова молвил Муромец. Пусть несут на Стол злато-серебро.
— Слава, слава! — загудели дружинники.
— Пусть же скажет нам ученый друг, — молвил Муромец, — пусть поведает нам Добрыня небывальщину, не такую, что известна нам, а неслыханную!
И Никитич, богатырь очень приветливый, не заставил себя упрашивать:
— Расскажу я вам, други, небывальщину, небывальщину да еще и неслыхальщину. Только не такую, что уже была, а такую, что еще будет… Представим, други, что наш храбрый витязь Руслан, славный потомок Олегового сподвижника Руслана, на пиру вот этом так набрался пива-меду, что, возвращаясь домой, упал в княжеский погреб да и проспал там тысячу лет!
И ответил достойный Руслан:
— Вполне возможно, потому что когда сплю, то никак не добудишься.
— Проснулся Руслан в чудесном мире, когда самого Перуна[18] потомки наши подняли со дна Славутича и, чтобы овладеть его молниями, упрятали старика в конденсатор…
— Господи, какое поганское слово! — ужаснулся Владимир-князь.
— Так вот, растерялся поначалу Руслан в мире незнакомом, а потом нанялся в концертную бригаду эстрадных лицедеев и на потеху худородной челяди ежевечерне вязал узлы из рельсов, рвал цепи и ломал подковы.
И Руслан подтвердил:
— Я это могу! Только вот что такое рельсы — не ведаю…
— Так слушайте же дальше. Вскоре отрок влюбился в девицу Василису Прекрасную, чемпионку Киевщины по стрельбе из лука. Василиса Прекрасная работала смотрителем оружейных палат Исторического музея, куда впервые в своей жизни направил стопы свои потешный витязь Руслан.
— Гей, Добрынюшка! — промолвил Муромец. — По-простому говори, не по писаному. За словами заморскими смысла не улавливаю.
И Никитич не заставил упрашивать себя:
— Вот как-то вечером пошел добрый молодец Руслан в палаты обетованные на свиданье с Василисой Прекрасной.
Все дороги ведут до белокаменного града Кия, а в Киеве-граде дорог — как в лабиринте. И вспомнил тогда добрый молодец, что катятся по стольному граду Кия железные красные чудовища, рекомые трамваями.
— Господи, какое поганское слово! — снова ужаснулся Владимир-князь Ясно Солнышко.
— И катятся они и, яко молнии, блистаху и, яко тьма басурманская тимпанов, рокотаху. И люд в них едет, яко Иона во чреве китовом.
— Вот это небывальщина да еще и неслыхальщина!
— На стойбище многодорожном узрел Руслан огромную орду. Ибо чадь городская, аше хотяше врата Трамвая растворить, сходится на определенные стойбища, аки печенеги на пороги Славутича, где заморские гости из варяг в греки идут волоком. И пройти в эти врата тяжелее, нежели грешнику окаянному в дверь христианского рая. И вот пришел Трамвай. И врата его вельми соблазнительно растворились. И стоят в них стеною каменной счастливцы, которые раньше понабивались. Тогда огромная орда окружила Трамвай с лютой силою. И нападоша купно со всех сторон, крича громоподобно, некоторые со стенопробивными хитростями, а некоторые с иными осадными способами. Лезут на приступ кто как может. И не слышат друг друга, кто и что глаголет. Только слышно глас вопиющего в Трамвае погонича: "Людоньки, трамвай ведь не из шкуры кислой! Его не растянешь!"
Возвеселились от этих слов богатыри и дружинники, оживились. Начали мечами и кинжалами позванивать.
— Ну и диво, вот это выдумка!
Никитич, вниманием уваженный, повел далее:
— А на широких улицах стольного Киева, которых назвали гульвары, гужевому транспорту движение запрещено: конному там не проехать… Что же делать Руслану, как ему быть?
"И на меду найдешь беду", — горько подумал славный витязь.
Но не сошелся для него белый свет клином, ибо еще старые ведуны малым деткам втолмачивают:
"Беда и недотепу научит сало с коржами есть".
И действительно! Движутся на Руслана отовсюду избы на колесах, хотя и без конной запряжки. А тут еще городской дружинник вельми приветливо дал ему, гостю из седой старины, хороший совет: под землей града-быстро мчат сцепленные возки, которые при помощи обузданной силы Перуна, в конденсатор заточенной, движутся. Да вдобавок по Славутичу крылатые корабли без парусов стремительно проплывают. А в небе во все концы, во все края земли Русской, железные птицы летают и перевозят с собой по полторы сотни душ.
— Целую княжескую дружину?!
— Вот именно. Это вам не Змеи Горынычи… А реку перекрыли плотины крутостенные, в которых много молний накапливается. И так высоки эти плотины, что воды Славутича в необозримое море разлились да и затопили пороги и даже злой камень Ненасытен. И не надо теперь в запорожском понизовье идти из варяг в греки волоком…
— Вот это небывальщина! Вот это неслыхальщина!
— А на месте Перуна, братие, на круче Днепровой, сам Владимир-князь возвышается, в бронзе увековеченный. И стоит он властно выпрямившийся и на укрощенный Славутич с утехой любуется и дальше — на давно обработанную трудящим людом заднепровскую даль, что когда-то Полем Диким прозывалась!..
И промолвил тогда Владимир-князь:
— А и скажи, Добрыня свет Никитич, не упала ли Русь на колени перед вражьими конями, могуча ли она или обессилена?
Ответил Добрыня Никитич, ратоборец славный и опытный:
— Русь как была, так и есть — не пройти, не объехать ее. Разлеглась она богатырем от самого Востока до самого Запада, от белых пустынь Севера до желтых пустынь Юга. Быстрая молния не в силах ее обежать, даже Солнце не-в состоянии за день обойти. И могущественней державы нет на всем белом свете!
— Слава! Слава! Слава! — загудели богатыри и дружинники.
×××
Психолог усмехнулся, увидев растроганное лицо Профессора.
— А что вы сами думаете обо всей этой истории? — спросил Профессор.
— Боюсь, что я злоупотребляю Вашим вниманием…
— Ничего, — усмехнулся Профессор, — будем считать, я еще не устал слушать.
Психолог какое-то время помолчал, собираясь с мыслями.
— Мы исходим из того, — наконец сказал он, — что высшая нервная деятельность человека делится на два параллельных, тщательно сбалансированных процесса — сознательный и подсознательный. Человеку присуще уделять больше внимания первому процессу. А меж тем подсознательная деятельность не менее важна. Где-то в закоулках человеческой памяти сберегается некий архив… Накопление жизненного опыта в подсознании никогда не прекращается и часто характеризуется так называемыми интуитивными открытиями и решениями. Возможно, когда-нибудь будет разработан научно управляемый процесс и подсознание, словно в зеркале, отразится в сознании, тогда мы наконец овладеем всеми архивными фондами памяти…
— Так Вы считаете, что три богатыря и в самом деле…
— Нет, но мы всегда знали, кем является наш Добрыня Никитич на самом деле…
— Кто же он?
— К сожалению, на этот вопрос я вам не отвечу. Из этических соображений. Да и Вам это, в конце концов, ни к чему…
— Тогда чего же ждете от меня?
— Чего я жду? — переспросил Психолог. — Как Вы думаете, вернется к нам Добрыня Никитич?
Вопрос застал Профессора врасплох. Он казался бессмысленным и немотивированным. Вся беседа становилась несерьезной.
"К счастью, сумасшествие не заразная болезнь", — саркастически отметил мысленно Профессор, с веселым, любопытством глядя на Психолога.
Он уже не мог удержаться от чисто академической шутки.
— Уверен, что не вернется, — улыбаясь, заметил Профессор.
— Почему? — необдуманно не удержался от вопроса Психолог.
