сказал Чонкин, — а три. Кобыла была пегая, ногу сломила. Ее на бойню отправили.
— Пегую отправили, а гнедая родила жеребеночка. — доказывала свое девица.
— Ты с ей не спорь, она знает, — сказал сосед. — Ты мне лучше вот что выскажи — эроплан быстрее бегает, чем лошадь, или же лошадь быстрее?
— Глупый вопрос, — сказал Чонкин. — Да он когда низко летит, так вот так прямо — вжжик! — и нету его, а когда высоко заберется, тогда медленно.
— Ты скажи! — Сосед качнул головой изумленно и начал задавать Чонкину другие вопросы — сколько ему лет, да давно ли в армии, как там кормят, как одевают и на сколько дают портянки. И Чонкин отвечал ему охотно и обстоятельно, пока не спохватился, что выбалтывает первому встречному совершенно секретную Военную Тайну. И как это его угораздило! Ведь сколько раз говорили, сколько предупреждали: не болтай! Болтун — находка для врага!
А враг в вышитой рубашке уже совсем обнаглел и, не таясь, бегал карандашиком по разложенному на колене блокноту.
— Ты слышь, ты чего это? — мотнулся Чонкин к соседу и потянул руки к блокноту. — Отдай сюда!
— Да ты что, что кричишь-то? — засуетился сосед, свертывая блокнот в трубочку. — Чего кричишь? Люди вокруг чего подумают.
— А ты зачем пишешь? — не унимался Чонкин. — Тоже мне писатель нашелся. Отдай, говорят.
Он кинулся на своего противника и уже чуть было не ухватил блокнот, но сосед неожиданно быстрым движением сунул его в рот и в один миг проглотил вместе с карандашом.
— Нету. — сказал он, злорадно улыбаясь и разводя пустыми руками.
— Я тебе дам «нету»! — зарычал Чонкин, кидаясь на него с кулаками. — Я у тебя из глотки выдеру!
И хотел действительно выдрать, но сосед увернулся и вдруг заорал не своим голосом:
— Го-орько!
Чонкин вспомнил, что находится на свадьбе, и, хватая соседа за горло, тоже для приличия прокричал: «Горько!» И все остальные следом за ним подхватили и со всех концов стола закричали:
— Горько! Горько!
А сосед между тем начинал уже малость похрипывать, и из горла его показался уже кончик блокнота. Чонкин хотел прихватить его еще и другой рукой и покосился на жениха и невесту — не смотрят ли. Но то, что он увидел, лишило его сразу всех сил и желания бороться за этот дурацкий блокнот.
Жених и невеста чинно поднялись, как и положено, когда кричат «горько», посмотрели на гостей, как бы спрашивая глазами, всерьез они или просто от нечего делать, потом, преодолев смущение, жених сделал руку крючком, притянул к себе резким движением Нюрину голову и впился своими губами в ее побледневшие губы. И Чонкин похолодел, сразу вспомнив, где, когда и при каких обстоятельствах он с ним встречался. И еще бы ему было не вспомнить, если жених был не кто иной, как кабан Борька, хотя и в вельветовой куртке и со значком и с виду похожий на человека, а все же кабан.
Чонкин хотел закричать людям, чтобы они обратили внимание на то, что здесь происходит, на то, что кабан целует человеческую девушку, но кричать было напрасный труд, потому что вокруг стоял такой шум, отовсюду слышалось: «Горько! Горько!», и даже не «горько», а другое какое-то слово, тоже знакомое Чонкину. Он повел глазами вокруг и только сейчас осознал со всей ясностью, что здесь происходит, осознал, что за столом сплошь сидят никакие не люди, а обыкновенные свиньи, стучат копытами по столу и хрюкают, как и положено свиньям.
Чонкин закрыл лицо ладонями и опустился на табуретку. Господи, и что ж это такое происходит, и куда он попал. В жизни не поминал Бога ни разу, а вот пришлось.
Очнулся он от тишины. Отвел от лица ладони. Свиньи со всех сторон молча смотрели ему в лицо. Они словно ждали от него какого-то действия. Ему стало нехорошо. Его съежило под этими взглядами. Потом взорвало.
— Ну чего смотрите? Чего смотрите? — закричал он отчаянно, скользя глазами по этим рылам.
Но слова его не нашли никакого ответа и словно проваливались в глубокий колодец.
Чонкин перекинул взгляд на соседа. Толстый пятнистый боров в вышитой украинской рубашке не мигая смотрел на него заплывшими жиром тупыми глазами.
— Ты, старый кабан, — закричал Чонкин, хватая соседа за плечи и встряхивая, — ты чего на меня уставился? Что?
Сосед ничего не ответил. Он только усмехнулся и сильными передними лапами молча оторвал руки Чонкина от своих плеч. Чонкин понял, что силой тут никого не возьмешь, и опустил голову.
И тут раздался громкий среди тишины голос кабана Плечевого:
— Чонкин, а ты почему же не хрюкал?
Чонкин вскинул голову на Плечевого — о чем это он?
— Ты не хрюкал, Чонкин, — стоял на своем Плечевой.
— Да, он не хрюкал, — солидно, словно желая только установить истину, подтвердил сосед Чонкина.
— Не хрюкал! Не хрюкал! — на весь зал пропищала молоденькая свинка, соседка с бантиком возле ушей.
Чонкин, ища спасения, глянул в сторону Нюры, которая одна среди всех сохраняла в себе еще что-то человеческое. Нюра смущенно опустила глаза и тихо сказала:
— Да, Ваня, по-моему, ты не хрюкал.
— Интересно, — весело поблескивая глазами, сказал жених Борька. — Все хрюкают, а он нет. Может, тебе не нравится хрюкать?
У Чонкина пересохло во рту.
— Да и это…
— Что — «это»?
— Не знаю, — промямлил, потупившись, Чонкин.
— Он не знает. — весело пискнула молоденькая свинка.
— Да, он не знает, — с горечью подтвердил боров в украинской рубашке.
— Не понимаю, — развел лапами Борька. — Хрюкать — это же так приятно. Это такое для каждого удовольствие. Хрюкни, пожалуйста.
— Хрюкни, хрюкни, — зашептала молоденькая свинка, подталкивая Чонкина локтем.
— Ваня, — сказала ласково Нюра. — хрюкни, ну что тебе стоит. Я раньше тоже не умела, а теперь научилась, и ничего. Скажи «хрю-хрю», и все.
— На что вам всем это нужно, — застонал Чонкин, — ну на что? Я же вам ничего не говорю, хрюкайте, если нравится, только я-то при чем? Я же все-таки не свинья, а человек.
— Он человек, — пропищала молоденькая свинка.
— Говорит — человек, — удивленно подтвердил боров в рубашке.
— Человек? — переспросил Борька.
Это утверждение Чонкина показалось настолько смешным, что все свиньи, дружно ударив копытами в стол, захрюкали от удовольствия, а сосед в вышитой рубашке ткнулся мокрым рылом в ухо Ивана. Тот схватился за ухо, но его уже не было — сосед, отвернувшись, спокойно его пережевывал, словно это было не ухо, а, скажем, какой-нибудь капустный лист.
Молоденькая свинка, высунувшись из-за Чонкина, с любопытством спросила:
— Вкусно?
— Дрянь, — поморщился тот, проглатывая пережеванное.
— Почему ж это дрянь? — обиделся Чонкин. — У
