– Ну про банан – это я так образно выразился, – ответил Леня, – а чтобы вы меня поняли, то сидит он там у себя в Одессе сейчас на большом…
– Не нужно! – испугалась Ираида Аполлоновна. – Не говорите! Я поняла… – и, вспомнив о недокупленных еще подарках, неожиданно закончила: – Сидит, Ленечка… Ох, сидит… На банане…
– А все почему? – продолжал Леня. – Потому что он же у вас дегенерат. То есть придурок жизни. Сколько раз я ему говорил: брось ты уже эту свою кафедру, которой ты там заведываешь! Кому она сейчас нужна? Начни зарабатывать деньги! У тебя же такая профессия есть! Ты же в детстве музыкальную школу закончил по классу арфы. Да с твоими руками!.. Иди в наперсточники! Там сейчас люди такие бабки заколачивают!.. Так нет, он же у вас профессор! Он же оттуда сюда ничего не соображает!.. Да вы кушайте, Ираида Аполлоновна, кушайте… Или я неправильно говорю?
– Правильно, Ленечка, правильно, – послушно соглашалась Ираида Аполлоновна, придвигая к себе давно забытые блинчики с красной икрой. – Профессор… не соображает… оттуда сюда…
– А если правильно, – настаивал Леня, – так что же вы моей Лорочке говорили, когда она от вашего сына ко мне уходила, что она еще пожалеет? И кем вы тогда были в этот момент?
– Дурой, наверное, – догадалась Ираида Аполлоновна, налегая на заливную осетрину.
– Если бы только дурой! А кто в мой профком жаловался, что Леня Бык разрушает советскую семью? Кто моему управляющему трестом письма писал, что таким грязным типам, как я, не место в нашей «Горканализации»?
– Я не писала! – не переставая жевать, испугалась приезжая.
– Ах, не писали?.. Очень хорошо… Лорочка, убирай со стола!..
– Ну писала, писала… – еще сильнее испугалась Ираида Аполлоновна. – Но вы же и меня поймите, как мать… Лорочка с Мишенькой жили, можно сказать, душа в душу, и тут появляетесь вы, совершенно посторонний человек… Со своими ухаживаниями…
– Ах вот оно что! – разозлился Леня. – Они, значит, как вы говорите, жили душа в душу, а я, значит, по-вашему, как посторонний человек должен был это терпеть? А почему, вы не знаете? Почему это у вашего придурковатого сына должна быть и Лора, и арфа, и кафедра, а у меня, например, ничего? Я, между прочим, тоже был не без способностей. Я был изобретатель! Я, между прочим, первым в Одессе изобрел французские солнцезащитные очки в пластмассовой оправе! И что мне за это дали в вашей драной стране? Профессора? Фига с два! Год условно мне дали, вот что!.. Потом я еще итальянские джинсы изобрел в домашних условиях… Только начал производить – и что получил? Может быть, кафедру? Полтора года тюрьмы с конфискацией имущества! Меня потом даже в эту вашу чертову канализацию без испытательного срока пускать не хотели… И что же? Прихожу я как-то по вызову к вашему сыну чинить бачок, а этот профессорский паразит прямо на моих глазах с молодой женой живет душа в душу. Так должен был я это терпеть или не должен?! Лора! Передай Ираиде Аполлоновне мацу в шоколаде. Она такой сроду не видывала!.. Так я, Ираида Аполлоновна, что-то не слышу: должен был я, в своем положении, терпеть такое счастье вашего сына – или не должен? Ответьте, как вы есть мать!
– Ни в коем случае не должен! – поспешно согласилась приезжая, надкусывая невиданную мацу.
– Вот и я так думаю! – подтвердил Леня. – Слава Богу, что Лорочка умницей оказалась. Девушки в Одессе, даже самые молодые, вообще умнее ваших профессоров. Они понимают, что замуж сейчас нужно выходить не за тех, кто им предлагает сердца и руки, а за тех, кто им предлагает делать оттуда ноги. Правильно я говорю, рыбочка?.. А вот теперь все по справедливости: ваш сын там на банане сидит со своей арфой и кафедрой, а мы с Лорусей в Америке! А Америка, Ираида Аполлоновна, чтоб вы знали, это такая страна! Такая страна!.. – и тут в голосе Лени Быка зазвучала патриотическая медь. – Я счастлив, что я здесь живу! Я горд! Когда я вижу американский флаг – я плачу. Потому что это действительно страна для человека. Здесь перед человеком открыты все возможности. Да что далеко ходить!.. Буквально вчера, например, я по дешевке купил «Форд» с разбитой мордой, мой друг в Балтиморе сейчас покупает «Крайслер» с разбитой задницей… Наши лоеры, то есть адвокаты, уже созвонились… Хотя что это я вам рассказываю!.. Вы же даже не знаете, что такое иншуренс, то есть страховка. Вы же не понимаете, во что этой стране обойдется такая наша блестящая комбинация… Ну хорошо. Все… На сегодня достаточно. Пейте чай, Ираида Аполлоновна, отдыхайте… Завтра с утра продолжим…
– Так вот зачем ты ее сюда пригласил, – говорила Лора, когда они с Леней уже укладывались спать. – Все никак успокоиться не можешь, мститель народный… Брайтонский партизан…
– Ничего, – отвечал ей Леня, – пусть послушает, грымза старая… Сколько она мне в Союзе крови попортила… Да разве только она? Подожди, я вот тут подзаработаю немного – районного прокурора из Одессы в гости приглашу, который моими делами занимался…
– Думаешь, приедет? – засомневалась Лора.
– В Америку?! Да еще если я ему, мерзавцу, дорогу оплачу в оба конца?.. Приедет как миленький! Вот тогда уж поговорим по-крупному…
А вокруг засыпал Нью-Йорк, и только американская Свобода, призвавшая к себе всех оскорбленных и обиженных, зажигала в ночи свой факел. И в свете этого факела вглядывалась в лица этих непонятных русских, думая о том, что таких глубоко оскорбленных и таких постоянно обиженных она, пожалуй, еще не видела…
Один день Бориса Давидовича
Дающий быстро дает дважды.
Поэт Юрий Михайлик о герое этого очерка
Она просыпается всегда за несколько минут до него. Всматривается в любимое лицо. Тяжело вздыхает…
«Стареет, – думает она. – Вот опять новая морщина появилась. И длинная какая… От правого уха через щеку и подбородок… Аж до самой ноги… Ему бы отдохнуть пару дней… Но кому говорить?.. Разве они поймут? Люди… А вдруг с ним что-нибудь?! – она вздрагивает. – А у меня дети. В этом месяце их опять четверо… Кто о них позаботится?.. Кстати, взглянуть, как они там…»
Она спрыгивает на пол и направляется к картонному ящику, стоящему под столом. От этого прыжка он просыпается.
– Вот же ты сволочь, Джулька! – говорит он. – Чего расшумелась? Мог бы еще подремать. Все-таки воскресенье. Ну ладно. Раз уж поднялись – пошли на работу.
Через какое-то время оба уже сидят в маленькой комнатке на улице Пушкинской, которая громко именуется кабинетом директора детской спортивной школы, он – за столом, уставленным телефонами, она – под столом, и смотрят на дверь. Появляется первый посетитель.
«Ага, – думает Джулька, разглядывая его из-под стола. – Старые сандалии на босу ногу, штаны с бахромой… Значит, у него или крыша течет, или отопление не работает, или желудок… В общем, наши обычные воскресные дела…»
– Здравствуйте, Борис Давидович! – говорит вошедший. – Вы меня, конечно, не знаете, но ваш сосед с первого этажа должен был с вами обо мне говорить… Видите ли, дело в том…
– Ну почему же не знаю? – перебивает его Борис Давидович. – Присаживайтесь. Попробуем что-нибудь сделать.
И тут же начинает накручивать домашний телефон начальника ЖЭКа.
– Але! – говорит он в трубку. – Это гордость нашей эпохи господин Иванов Петр Максимович? Приветствую вас. Извините, что в воскресенье… Да, это Боренька… Значит, слушай сюда. У меня сейчас в кабинете сидит самый близкий мне человек. Брат. Фамилия его… Нет, почему такая же, как у меня? Ах, потому что брат!.. Ну тогда, считай, он двоюродный… И фамилия его… – Борис Давидович закрывает трубку ладонью. – Как ваша фамилия?
– Степанов Илья Ефимович, – говорит посетитель.
– Степанов его фамилия, – повторяет Борис Давидович в трубку. – Это красивый, светлый человек. Ветеран войны, ветеран труда. Пятьдесят лет проработал на одном заводе! Так может он получить у вас квартиру, в конце концов?!
– Нет-нет!.. – панически шепчет посетитель. – Я не проработал на одном заводе пятьдесят лет! Мне всего сорок два!.. Так что и в войне я не участвовал… И квартира мне, честно говоря, не нужна! То есть нужна, конечно… Но разве они…
– Спокойно! – говорит ему Борис Давидович, прикрыв трубку. – А ну сиди ровно! Боренька знает, что делает. – И продолжает уже в трубку: – Значит, квартиру он у вас получить не может. Хорошо… Ну а крышу вы ему отремонтировать способны? Ах, тоже нет?!
– Мне только батарею поменять! – умоляюще шепчет посетитель.
– Так! – как бы не слыша его, продолжает Борис Давидович. – А на что вы тогда способны там, в своем ЖЭКе? Какую-нибудь батарею несчастную он, знаете ли, и без вас поменять может. Ах, это вы как раз тоже можете? Ну и прекрасно. Тогда, значит, вы ее ему и поменяете! (Закрывает трубку.) Понял? Вот так. А что, по-твоему, Боренька уже вообще ничего не соображает? Если бы я начал с какой-нибудь там батареи, самое большее, на что бы он согласился – это покрасить тебе почтовый ящик!.. (В трубку.) Так, значит, мы договорились, Петр Максимович? При каком еще условии? Что-что-что? Если я устрою тебе встречу с Николаем Степановичем?! С самим?! Ну, знаешь ли, это… Ладно, не вешай трубку. (Крутит диск на другом телефоне.) Але! Это дача Николая Степановича? То есть как это – кто говорит? Не узнала, Наденька? А кто тебя больше всех любит? Правильно, Боренька! Узнала, узнала… А где там наш гигант мысли? Отец русской… ой, извините, украинской демократии? Спит? Да быть такого не может. Я думал, он вообще никогда не спит. Мы же тут все только и живем благодаря его неусыпному руководству! Разбудить? Нет. Пускай уже спит. Может быть, мы в этом случае, наоборот, проживем на какое-то время дольше… Шучу!.. Слушай, Надюша, тут у меня на проводе человек, дороже которого у меня никого нет в жизни. Мой отец! Это Иванов из тридцать первого ЖЭКа… Почему он не может быть мне отцом?! Потому что он в два раза младше меня? Ну и что? Просто он очень рано начал… Хорошо, тогда сын. Это не важно. Главное, что это красавец. Чистый человек. Нужно устроить ему встречу с твоим благоверным. Что-то там по бюджету… Что-что-что? Какому чистому красавцу ты уже устраивала такую встречу на прошлой неделе по моей просьбе?! Ах, этому… М-да… И что, твой супруг его принял?.. Вот это напрасно… Знаешь, оказалось, что этот красивый, чистый человек на самом деле – уродливое, грязное животное…
