Кервуд вновь изменился в лице.
– Вы покупаете лошадь, – с задором продолжал Остап, похожую как две капли воды на суперфаворита и выставляете ее на скачках только в том случае, когда ваш богатей ставит на суперфаворита большую сумму.
– Дальше можете не продолжать. Мне все ясно.
– Ловко, не правда ли?
– Приглашаю вас через месяц в Лондон. В середине июня на ипподроме "Аскот" близ Виндзора будут проводится четырехдневные королевские скачки. Весь аристократический Лондон соберется там. Приедете? Это не то что ваши, московские скачки. Вот моя визитка. Я вас жду.
– Хотите комбинацию номер четыре?
– Я с удовольствием выслушаю ее в Лондоне.
– У меня сейчас дела в Москве. Не знаю, как долго они будут тянуться. И потом... у меня были совсем другие планы, в которые, правда, входила заграничная поездка...
– Вот видите... – ...в Рио-де-Жанейро.
– И что вы забыли в этом убогом месте?
– Это почему же убогом?
– Я там был год назад. Там как раз пальба началась...
– Революция?
– А бог его знает, еле ноги унес.
Остап печально покачал головой.
– Интересно, господин Бендер, что вас держит в этой стране? – Джон хитро улыбнулся.
– Четыреста первый способ, – медленно ответил Остап.
– Способ? Бросьте! В Совке можно только быть энтузиастом и получать почетные грамоты.
– И что вы предлагаете?
– Мне глупо вам что-либо предлагать. Но уверен в одном, что в Англии, например, вы бы могли ворочать делами не хуже, чем этот франт Ставиский.
– Ваш мир слишком сложен для моего восприятия. В меня так въелась система, что нужен, по крайней мере год, чтобы войти во вкус.
– И это говорит мне человек – автор гениальных комбинаций? В один прекрасный день ваше имя окружит светлый ореол славы.
– Вы мне льстите, дорогой мистер Кервуд. По этой части я пессимист: сколько раз мне доставалась от бублика одна дырка. Джон по-прежнему лукаво улыбался.
– Жду вас в Лондоне, господин Бендер.
– Хорошо, буду. Как только завершу кое-какие дела.
– Желаю вам удачи.
– И вам того же.
Они пожали друг другу руки.
Остап еще долго смотрел на спускавшегося с трибуны английского букмекера, затем отвел взгляд, закурил и зажмурился от удовольствия.
Был ранний легкомысленный вечер. Тонкие прозрачные облака лениво плыли по небу. Вдали таился бесконечно красивый закат. Остап решил немного пройтись. В голове прокручивался разговор с иностранцем. Конечно, этот молодой буржуй может пригодиться, когда он, Остап, покинет Страну Советов, страну рабов, где властвует страх.
Этот сытый лондонский франт не может понять, что, если у них в Англии дворянское происхождение – почет, то здесь оно часто является смертным приговором. Ему незнаком леденящий душу ужас, страх перед возможным арестом, когда ночью, заслышав шум на лестничной площадке, человек дрожит, думая, что пришли за ним, а не за соседом. В их Европе не знают, что крестьяне в этой стране мрут от голода не потому, что нет хлеба, а потому что начался "великий перелом". Что в этой стране нельзя иметь друзей, так как твой друг может оказаться сторонником Троцкого или родственником белогвардейского офицера, что уже само по себе вроде как преступление.
Ничего этого, да и много другого не узнал молодой букмекер, побывав в России. Но надо заметить, что и Бендер многого не знал. В мечтах о близкой заграничной жизни он дошел до Тверской заставы, здесь сел в пролетку и, когда ночь уже уложила в постели весь город, а куранты на Спасской башне проникновенно исполнили "Вы жертвою пали", подкатил к любимому "Метрополю".
По указанию отрывного календаря "Светоч" первомайское солнце взошло в Москве в 5 часов 42 минуты.
Еще была оцеплена двумя рядами газовых фонарных огоньков Берсеневская набережная, а у Большого Каменного моста сияли высоко подвешенные электрические лампы. В белом дыму с мостика у Александровского вокзала маневрировали паравозы. Начинали поблескивать зеленые кафли на шатровых кремлевских башнях. Проснулись задремавшие было орлы и парой своих клювов очищали золотые перышки. Солнце, солнце, радостное первомайское солнце выкатило на небо, осветило Красную площадь и все другие площади, улицы, переулки и закоулки сумасшедшего организма под названием "Москва".
В этот день солнце было по-особенному междунардно солидарно. В этот великий день столица не проснется волнами: в седьмом часу утра не возникнет рабочая волна, к восьми часам не покатится по улицам говорливый вал домохозяек и прыщавых шкрабовцев, к девяти часам не будут двигаться в свои конторы Ответ-работники; на рынках, вокзалах, в банках, акционерных обществах и тому подобных " – ах" все будет тихо и спокойно.
И, хотя накануне в распределители госучреждений поступили мыло и спички, папиросы и башмаки, колбасы и молоко, в них тоже будет тихо и спокойно.
Нет, не будет сегодня места трудовому подвигу. Не станут грязнить воздух высокие трубы паровых станций! Не слышны крики паровых гудков. Какой смысл призывать рабочих "Красной звезды" и "Большевички", "Гознака" и "Металлиста"? Сегодня Первомай! Сегодня День международной солидарности трудящихся! И даже на фабрике "Ява" и заводе "Серп и молот" не будет сегодня кипучей работы.
Свежевымытые вагоны трамвая побежали по пока еще пустым улицам. У газетных экспедиций суетятся горластые разносчики московской печатной продукции: они стремятся как можно скорее получить свою порцию прибыльных "Известий" и первыми занять посты на Лубянке, Арбате, Мясницкой.
Не видно в Третьяковском проезде китайцев, которые в сухие рабочие будни продают здесь средство для склеивания посуды и ничем не примечательные женские сумочки.
Грустят извозчики в синих жупанах: закрыт центр.
Все выше, выше и выше поднимается первомайское солнце. Просыпаются окраины, но на Чистопрудном бульваре еще ни души. Спит московский центр.
Еще пуста трибуна мавзолея.
Но растет первомайский день. Солнце ломится во все окна, будит столицу. Просыпается центр. Просыпается правительство. Надевает очки всесоюзный староста Калинин, начинает посасывать трубку кремлевский горец, принимает холодный душ нарком Внешторга Микоян, пьет кофе Рудольф Менжинский, разными делами занимаются члены Политбюро: гоняют чаи, трескают гречку. Нарядные школьники в красных пионерских галстуках стекаются к школьным площадям.
Вот уже и звучат позывные Коминтерна. Радостный женский альт поздравляет Страну Советов с праздником. К девятому часу во всех направлениях начинают двигаться совслужащие. В руках у них нет брезентовых портфелей – сегодня портфели им не нужны. Вместо них служащие держат в руках цветы, скрученные транспаранты, флажки и другие атрибуты совпраздников. Яркие людские ручьи из рабочих, служащих, лиц свободных профессий, толстых и не очень толстых комсомольских активистов текут, как вулканическая лава, к общим местам сбора. Спешат люди труда. Сотрясают мостовые грузовики "бюссинги", которые еще вчера вывозили плоды Союза безбожников. Но сегодня Первомай! Кузова "бюссингов" украшены красным ситцем и они набиты румяными детскими личиками.
Но еще пуста трибуна мавзолея.
Раздается бой курантов. Раз, два, три...
Десять часов утра.
– Да здравствует Международный день солидарности трудящихся! – орет репродуктор.
– Ура! – отвечает толпа.
И пошли колонны трактористов и агрономов, работников Главакадемснаба, лучших дитятей рабфака и рабочих с бумажными флажками.
– Даешь пятилетний план в три года!
– Даешь! Даешь! Даешь!
Сотни красных бантиков и алых косынок огибают Исторический музей и выступают стремительным маршем на Красную площадь.
– Советской женщине слава!
– Ура! Ура! Ура!
Огромные толпы со знаменами вывалили из Большого Кисельного переулка на Большую Лубянку.
Суетятся организаторы.
Цепью вдоль улиц рассыпались краснощекие милиционеры.
– Да здравствует мировая революция!
Захохотали толстые заграничные цыплята в белых костюмах. – Слава труду!
Замахали рабочие бумажными цветами.
– Грамотный, обучи неграмотного!
– Даешь!
Слышна дробь барабана: это идут советские дети.
А вот и лихая краснознаменная буденовская конница легким аллюром пошла с Манежной площади.
– У-p-p-а!
Конница под радостные крики горделиво топочет. Кавалеристы в шлемах буденовках улыбаются: они в добром здравии и безмерно счастливы. Придерживая сабли, они сворачивают на Ильинку. За кавалеристами, словно пленные танцмейстеры, браво козыряя, соблюдая строй, походным маршем "Левой! Левой! Раз-два-три!" чеканят шаг чекисты в фуражках с голубым околышем.
– Слава товарищу Сталину!
– Сла-а-а-ва! – гремит толпа.
Защелкали фотоаппаратами корреспонденты.
Забили оркестры:
Смелее, бодрее, под огненным стягом, С наукой, борьбою, трудом, Пока не ударит всемирный штормяга Последняя схватка с врагом.
