Шесть разноцветных шариков плясали в его руках. Город замер. Сделав эффектную паузу, Замарин выкрикнул:
– Семь!
Но тут же осекся – фиолетового шарика не было.
– Извините, товарищи, накладка, – запинаясь, пробормотал иллюзионист. Сердца калачаевцев захлестнула теплая волна сочувствия.
„Не волнуйся, – мысленно подбадривали они своего любимца, – попытайся еще раз. Мы тебе верим, и ты не можешь нас разочаровать“.
Словно уловив этот мощный импульс, Замарин вновь шагнул к микрофону:
– Я повторяю номер. Внимание, начали. Раз! Я достаю из уха красный шарик. Два – оранжевый…
– Лапшу он оттуда достает, – злорадно шепнул Грелкин, но жена не слышала его. Мысленно она была рядом с артистом.
– …три – желтый, четыре – зеленый, пять – голубой, шесть – синий…
В городе прекратилось всякое движение.
– …Семь! – отчаянно крикнул Замарин.
Фиолетового шарика опять не было.
– Извините, товарищи. Видимо, непривычная обстановка слишком подействовала на меня. Мой коронный номер у меня не получился…
– Факир был пьян, – ловко сострил Грелкин, но наткнулся на испепеляющий взгляд жены.
Щелкнул микрофон, наступила тишина. Грелкин встал с дивана, с хрустом потянулся, и в этот момент что-то упало из его уха на пол, прямо к ногам жены.
– Смотри, Паша! – закричала она, нагибаясь. – Шарик! Фиолетовый! Нашелся все-таки!!!
– Чего раскудахталась, – цыкнул на жену Грелкин. – Он же в моем ухе нашелся, а не в его. Правильно я тебе говорил – все они халтурщики.
1981
В дверь позвонили, я открыл. На пороге стояли двое. Один высокий, в вязаной коричневой кепке, в сером пальто с каракулевым воротником, в красно-зеленом мохеровом шарфе, коричневых диагоналевых брюках и черных ботинках с развязанными шнурками. Второй не помню в чем.
В вязаной шапке достал из кармана блокнот, послюнявил палец, открыл нужную страницу.
– Вы Дудов Никанор Степанович?
– Я, – ответил я.
– Родились 25 мая 1936 года?
– Точно.
– Место рождения – город Острогожск Воронежской области?
– Он самый.
– Русский?
– Русский.
– С 1955 по 1958 год проходили службу в рядах Советской Армии?
– Проходил.
– После окончания службы с января 1959 по апрель 1967 года работали водителем механизированной колонны Новоогурцовского автокомбината?
– Работал.
– В 1963 году поступили на первый курс заочного отделения автомеханического института?
– Поступил.
– 26 декабря 1963 года вступили в брак с гражданкой Тимофеевой Анной Петровной, после брака принявшей фамилию Дудова?
– Вступил.
– 14 марта 1965 года у вас родилась дочь Дудова Эльвира Никаноровна?
– Родилась.
– В июне 1965 года вам была предоставлена двухкомнатная квартира, где вы и проживаете в настоящее время?
– Была.
– Окончив в 1970 году заочное отделение автомеханического института, вы перешли на должность инженера по технике безопасности с окладом 140 рублей в месяц?
– Перешел, но на 135.
– Точно помните, что не 140?
– Точно.
– Действительно не он, – сказал первый и плюнул в сердцах на пол.
– А я тебе что говорил? А ты – „он, он…“ – И второй тоже плюнул на пол в то же самое место.
– Извини, друг, ошибка вышла, – сказал первый.
Они повернулись и пошли вниз по лестнице. Один высокий, в вязаной коричневой кепке, в сером пальто с каракулевым воротником, в красно-зеленом мохеровом шарфе, коричневых диагоналевых брюках и черных ботинках с развязанными шнурками. Второй не помню в чем.
1981
Я, вообще-то, жизнью своей доволен. Единственное, что мне в себе не нравится, – характер у меня слишком мягкий. Никому ни в чем отказать не могу. На базу идти – Мухин. Газету стенную делать – Мухин. Билеты лотерейные распродавать – опять Мухин. А отказать людям не могу, внутри что-то не позволяет.
Как-то подходит ко мне Полатьев, технолог наш.
– Слушай, – говорит, – Мухин, тут у меня дело к тебе одно есть.
– Какое? – спрашиваю, а сам чувствую, что опять меня о чем-нибудь попросит. И точно. Как в воду глядел.
– Понимаешь, – говорит, – человека тут одного убить надо. Сделаешь, а? Кроме тебя некому.
„Понятно, – думаю, – что некому. Куда бы вы без Мухина делись?“
– Какого, – спрашиваю, – человека? Я его хоть знаю?
– Да знаешь, конечно. Главбух наш, Севастьянов.
– Это лысый, что ли, такой? На четвертом этаже работает?
– Ага, на четвертом. Ну как, выручишь?
– Ладно, – говорю, – выручу. Что с вами поделаешь.
Поднимаюсь на четвертый этаж, вхожу в отдел. Сидит Севастьянов за столом, накладные подписывает. Увидел меня, голову поднял.
– Вы ко мне? – спрашивает.
– К вам.
– Слушаю вас.
– А чего тут, – говорю, – слушать?
Беру со стола дырокол – и хвать главбуха по голове. Он со стула упал и лежит. Я подошел к нему, нагнулся. Пульс пощупал.
Все нормально вроде.
Нет пульса.
Прихожу обратно в отдел.
– Ну как? – спрашивает Полатьев, а сам улыбается.
– Нормально, – говорю.
– Что „нормально“?
– Убил.
– Кого убил?!
– Как кого? Главбуха нашего. Севастьянова. Лысый такой. На четвертом этаже работал. Вы же сами попросили. Забыли, что ли?
– Ты что, с ума сошел?! Я же пошутил.
– А я откуда знал. Вы сказали, я сделал. Хороши шутки.
– Что же делать теперь?
– А я почем знаю? Раньше надо было думать.
В общем, кое-как замяли мы это дело.
А через месяц к нам нового главбуха взяли.
Но с тех пор перестали меня дергать.
По пустякам.
1981
Моя очередь в кассу уже подходила, когда прямо передо мной внезапно вырос он.
– Вы здесь не стояли, – возмутился я, пытаясь вытеснить нахала из очереди.
– Ошибаетесь, – уверенно отразил он мою попытку, – я занял очередь десять минут назад и отошел, а вы подошли уже позже.
Я стоял пять минут, но на всякий случай возразил:
– Это вы ошибаетесь. Я стою здесь полчаса и вас в глаза не видел.
– А я стою здесь час и вас тоже что-то не припоминаю.
– А я занял очередь еще до обеда.
– А я пришел к открытию.
– А я с вечера занял.
– А я здесь уже неделю стою.
– А я – месяц.
– А я – еще с прошлого года.
– А я – с позапрошлого.
– А я как институт окончил, так здесь и встал.
– А я – в десятом классе.
– А я – в первом.
– А я – еще в детском саду.
– Как вам не стыдно врать, – не выдержал я, – этот магазин всего неделю как открылся.
– А вы зачем врете?
– Потому что я здесь стоял.
– И я стоял.
– Хорошо. На чем мы остановились?
– На том, что я стоял здесь еще в детском саду.
– А я – в яслях.
– А я как родился, так сразу сюда и встал.
– А я еще не родился, когда сюда встал. Вернее, мать моя встала. Как раз за месяц до моего рождения.
– А моя – за семь.
– А моя – за девять.
– А моя – за десять.
– Касса, за ряженку больше не пробивайте, – крикнула продавщица.
– Вообще-то, – вздохнул он, – если честно, то моя мать здесь не стояла. Она тогда в Воронеже жила.
– А моя – в Соликамске.
– И в яслях я здесь не стоял, – потупился он.
– А я – в детском саду, – признался я.
– А я – в первом классе.
– А я – в десятом. Я, по правде, всего восемь окончил.
– А я после школы в армию пошел. В авиации служил.
– А я – на флоте.
– А я потом летное училище окончил.
– А я – мореходку.
– А меня потом в отряд космонавтов зачислили.
– А я флотом командовал.
– Граждане, больше не стойте, – крикнула продавщица.
– Ну что, полетели? – вздохнул он.
– Поплыли, – вздохнул я.
Мы вышли из магазина и пошли по жизни каждый своим путем.
1981
Добродеев и Негодяев (поучительная история)
Эта история, несмотря на внешнюю незатейливость, глубоко поучительна, поскольку в доступной форме объясняет читателю возможные последствия того или иного поступка.
В переполненный трамвай, номер которого по понятным причинам здесь не указывается, вошла скромно одетая пожилая женщина с хозяйственной сумкой в руках. Оплатив свой проезд, она прошла в салон и остановилась рядом с передним сиденьем, на котором расположились двое физически крепких молодых людей. Один из сидящих носил фамилию Негодяев, второго звали Добродеевым. Оба они работали в одном и том же учреждении, название которого по вышеизложенным причинам здесь указано быть не может.
При виде пожилой женщины молодой человек по фамилии Негодяев демонстративно отвернулся к окну и с преувеличенным вниманием углубился в созерцание городского пейзажа, который, к слову сказать, никакими особенными красотами не отличался. Просто Негодяеву не хотелось уступать место женщине, поэтому он так и поступил.
