Экспертизу по этому делу довелось проводить мне. И выяснилось, что подобных экспертиз ранее не делали, опыта нет, практики, разумеется, тоже... Ладно, засел я за расчеты – построил траекторию полета этих «звездок». Это сейчас компьютеры. А в восемьдесят пятом? Калькуляторы редкостью были... Короче, та еще была работка. Но – сделал. И точно доказал, что попасть в пострадавшего ветерана комендор-киномеханик мог только в том случае, если угол возвышения был равен не сорока пяти градусам, а двенадцати-тринадцати... Есть разница? То-то...
Однако адвокат нашего героя встал в позу: теория, говорит, это теория. А как насчет того, что ракеты были просроченные на четыре года?
Ну что тут скажешь? Решили провести следственный эксперимент. Я достал эти самые ракеты П-2 с разным сроком годности: свежие, потом те, что были в день несчастья, и совсем уж старые – у них годность еще в семьдесят шестом истекла. На одном из заводов за литр водки нехитрое приспособление заказали: стальной стакан на шарнире, позволяющем изменять и фиксировать угол наклона... Поехали в Кировск!
Собрались на балконе того самого клуба: адвокат, следователь, понятые, я и этот... «артиллерист». Ставлю на перила нашу «гаубицу» самодельную, фиксирую под углом сорок пять градусов – давай! Грохот, дым, ушли «звездки» в небо... хорошо так ушли, шустро...
А я посмотрел на предполагаемую точку их падения – и стало мне худо! Ох, думаю, поставили «эксперимент»... Стреляли-то мы через площадь, в сторону Невы. А по Неве – смотрю -– теплоходик плывет. Весь туристами набит – лето... И летят эти «звездки» прямо на корму теплохода, прямо в толпу людей. Господи!
Ребята-милиционеры этот выстрел сбоку наблюдали – всего-то, говорят, метров двадцать-тридцать не долетели... Да, вот так... Ну ладно, обошлось. Произвели мы еще два выстрела, и стало ясно – врет наш киномеханик, врет.
– Хорошо, – говорит следак, – давай теперь проверим траекторию выстрела с углом двенадцать градусов.
– Давай, – говорю. Выставляю «гаубицу» на двенадцать, фиксирую.
– Площадь, – говорю, – к черту перекрывайте, чтобы конфузу не было и никто сдуру под выстрел не попал.
Перекрыли. А там как? Там клуб, перед ним площадь, а дальше кусты и спуск к Неве... Готово?.. Готово! Тогда – «пли»!
Пошли наши «звездки» по загодя мной рассчитанной траектории. Все четко, наглядно и «ошибочку» киномеханика железно доказывает... И из кустов, куда наши «звездки» упали, с криком выскакивают два мужика! С матом выскакивают и – вдоль берега!
– Тьфу, – говорит следак. – Опять там гопники пить пристроились.
А мне сразу поплохело. С теплоходом, думаю, пронесло, но, видно, не суждено этому «эксперименту» добром кончиться.
– Иди, – говорю следаку, – посмотри, как он там, живой?
– Кто? – удивляется следак.
– Третий, – ору, – третий! В России-то по двое не пьют.
Он тоже побледнел, сиганул прямо через перила и бегом туда. Залез в кусты и пропал. Может, минуту его не было, может – две. Но мне-то показалось – час...
Вот кусты раздвигаются и выходит следак мой... смеется. А в руке бутылка водки. Целая. Ну тогда же – помните? – как раз Горбачев начал со змием бороться.. Трудящиеся по кустам и шастали... Вот тебе и «случай из практики». Смешно? То-то, что не смешно. А мне каких нервов стоило? Да и следаку тоже.
А бутылку эту мы киномеханику отдали.
В Санкт-Петербурге есть известный телевизионный режиссер, более того, он – главный режиссер одной очень крупной и очень известной массмедийной структуры. Не все, однако, знают, что этот монстр был в свое время военным музыкантом... Судя по всему, он и не хочет, чтобы об этом узнали все – из дальнейшего текста читатель легко догадается о причинах. Поэтому наш рассказчик избрал себе псевдоним Борковский...
Итак – слово военному музыканту – не пишем бывшему, потому что мозг попавшего однажды в военный оркестр мутирует необратимо...
Москва, ВДНХ, 1989 г. Всесоюзный конкурс военных оркестров. Перед выстроившимися военными оркестрами выступает дряхлый уже генерал армии Лященко. Желая подбодрить музыкантов, он рассказывает оркестрантам случай из своей военной практики:
«...И вот окопались мы на Синявинских высотах. На нас идут танки, а у нас – ни ружей противотанковых, ни пушек. Вызываю я двух начальников полковых оркестров. Говорю им: давайте, сынки! И вот из окопов поднимаются музыканты и с громовым „Прощанием Славянки" идут прямо на танки! А уж за ними поднимается в атаку пехота...»
В строю слышится легкий гул. Он нарастает, и наконец чей-то звонкий голос выражает общее настроение: «Ах ты сука!» И из задних шеренг доносится издевательский наигрыш: до-ре-ми-до-ре-до... Стоящие на трибуне начальники военно-музыкальной службы усмехаются в усы – эта мелодия означает одно у всех музыкантов страны: да пошел ты..»
Военные музыканты – люди непростые. С одной стороны – служивые, погоны опять же на плечах, Устав знают и звания имеют. С другой – люди интеллигентные, нотной грамотой владеют, к искусству близкие, и Бетховена от Штрауса отличат в секунду. Не говоря уже о гимне: ночью разбуди – споют с любой ноты.
Что же это за подразделение такое – военный оркестр? В его рядах можно встретить и пацана тринадцатилетнего, и настоящего пенсионера... Играют и симфонии, и пустячки всякие – в зависимости от ситуации... Матерятся и пьют так, что иные флотские завидуют. А в филармонии встретишь – ангел, а не человек, сидит себе, глаза закрыв, головой качает в такт Дебюсси...
У военных музыкантов свой язык – вроде бы и русский, но только свой его и поймет, да и то не каждый. Поэтому и байки у музыкантов особенные – вот вам несколько от одного моего приятеля...
* * *
Я в оркестр служить пришел в 16 лет – едва только школу закончил. Сколько помнил себя, музыкой занимался, а в музыкальное училище сразу не брали – надо было годик позаниматься с педагогом, денежку поплатить, примелькаться, так сказать, преподавательскому составу. А куда еще бедному барабанщику податься? В институт какой-нибудь Политехнический – наотрез не хотел, а на улице болтаться, у матери на шее – вообще невозможно. Вот и подсказал один дяденька маме: давай его, мол, в военный оркестр – все при деле будет, учиться там разрешают, да и армию гам же отслужит, не ушлют куда-нибудь к черту на куличики... <Тогда говорили, что было правило такое – прослужишь воспитанником 1,5 года – оставляют служить там же, поэтому вся музыкальная братия старалась за полтора года застолбить за собой местечко в каком-нибудь городском военном оркестре – хоть и служишь, а дома!>
Ну и попал я в оркестр Высшего военно-морского училища радиоэлектроники им. А. С. Попова, в просторечии – «Поповки». Специальность – ударные инструменты, воинское звание – «воспитанник». Это значит, служишь как все, форму носишь, но присягу не принимаешь, пока восемнадцати лет не стукнуло, потому являешься лицом фактически безответным, а юридически совершенно безответственным.
На практике выглядит так: залетает, к примеру, «воспитон» в комендатуру по пьянке. Военного билета у него нет, поэтому вызывают старшину оркестра: забирайте, мол, своего «сына полка». Ну тот его пинками в «команду», там «старослужащие» по морде надают, а потом его дирижер по самые гланды пропесочит, увольнения лишит лет на сорок... После чего китель наденет, пару зерен кофейных разжует и с грустным лицом потащится к дежурному по училищу, где примется ныть и стонать: дитя, мол, неразумное, сирота безвинный – оступился, поганец, вы уж там начальству не докладывайте, а я ужо ему всыплю...
Так что «воспитоны» в основном пользовались этим безбожно и не боялись ни черта.
Когда я впервые попал в «команду», то первой моей проблемой стал самый настоящий языковой барьер. Чувствую, говорят по-русски, а понять не могу – встал в строй – слышу шепот:
– Вчера два сундука в бочонок заползли... Там две кести сидят – одна бэйная такая, а вторая совсем эсная... Ну пофаили, взяли биру, попробовали – сурло какое-то... Побазлали с чувихами – а те говорят, что тут и берло размешивают. Ну, предложили им повышивать по парку, те вроде не против. Пошли в нижний, там Леха одну за бас прихватил, а та ему как даст в рыло с размаху!
Я даже вспотел от напряжения. Рядом стоит матрос – альтист Меря. Видит, как я мучаюсь, и говорит:
– После построения хиляем в Ленинскую комнату.
– Зачем? – пугаюсь я. Все-таки «Сто дней до приказа» только что прочитал, «дедушек» боюсь до смерти...
– Не очкуй, – говорит. – Учиться будем.
После построения идем с ним, садимся. Он достает записную книжку и сует мне:
– На, переписывай...
Я смотрю на заляпанную страницу и ахаю: там настоящий словарь.
– Давай-давай, – покровительственно говорит Меря, – ты тут без этого не человек. Перепишешь, выучишь, будешь сдавать.
