Кеша простился и ушел, взволнованный и ошеломленный всем тем, что рассказал ему Гришка.
Григорий между тем пригласил Парашу и стал ей наказывать:
– Ты уж, Параня, тово, постарайся! Комнаты убери чисто-начисто, полы вымой да никого из шпаны(шпана – мелкие воры, вор. жарг.) не пускай. Штоб разные сладкие закуски были, шимпанское купи. Фрухты тожа: пильцины, яблоки, словом, што найдешь. Тут две барыни питерския приедут. Большия тыщи у них, за сармаком остановки не будет.
– Ой, чо еи седни выдумал, Сухостой окаянный! Беспутная ты голова, Гришка, как был, так и остался. Да не изволь беспокоица, усе в порядке будет.
– То-то, смотри, в грязь мордой не ударь!
– Не ударю, небось. Не «радеть» ли у меня собираешься? – таинственно спросила Параша.
– Будет и это. Смотри не болтай, дело сурьезное. На вечерке будет Анфиса из Савотеева, Кешка, две барыни, о которых сказывал, да монах, приятель мой, Варнава.
– Чудеса! И пройдоха же ты, Григорь Ефимыч, люблю таких. Не велика будет компания, и нельзя сказать, штаб очень честная.
Со стороны Распутина последовал определенный жест, от которого Параша вздрогнула и, плюнув ему вслед, игриво и с кокетством сказала:
– Ну, и сукин же ты сын, Гришутка! И кто же супротив тебя из нашей сестры устоять может… Искусители…
Через неделю приехал Кеша с Анфисой. Сообщили Гришке.
Он через посланного дал знать, чтобы к вечеру все было готово и зайдет проверить.
Все стали суетиться. Параша сходила в магазин, купила все, что требовалось. Стали мыть, чистить, приводить в порядок весь дом.
Наконец, Параша приготовилась, как могла, и ожидала гостей. Анфиса была тут же и помогала убирать стол, покрытый белой Чистой скатертью. Пришел Кеша. Он также стал неузнаваем: новые лакированные сапоги, шелковая синяя рубаха, пояс, украшенный серебряным набором, в поддевке, румяный, чисто выбритый – молодец хоть куда. Он немного волновался, не зная, как держать себя в обществе питерских барынь.
Пришел и Григорий и засуетился.
– Ну, как, готово? Есть все – закуски, фрукты, вино? Кажись, все как быть следует, – добавил он, осмотрев комнату и стол. «Газету» принесла? – спросил Анфису.
– Есть. Што ты затеваешь, беспутный? Како тако радение с винищем?
– Брось, Анфиса, ломаться. Не седни знаю тебя. Проси Бога, штоб хватило на твою утробу.
Анфиса тихо засмеялась, потупив невинно глаза.
– Што ж, пусть по-твоему, будем радеть по-новому, – ответила она, не поднимая глаз.
Распутин подошел к ней и стал что-то шептать ей.
– Ладно, ладно. Знаю, все изделаем, не беспокойся. Ученого учить – только портить.
– Вот што, братие. У нас уроде вечорки, прочтем «газету», помолимся, «порадеем» малость, если барыни не заупрямятся. Да не думаю, за тем приехали. Одну я знаю, любительница большая, толстая такая, Аннушкой звать, хоть хлебом не корми. Другая, Катюша, ту в первый раз вижу. Одного поля ягоды, как я понимаю. Ролии так распределяю: Кеша будет с Катькой, я с Аннушкой, Анфиса с Варнавой.
– А меня-то ты, кавалер, забыл? Смотреть на вас, беспутных, да облизываться буду! Во мне тоже кровь играет, – рассердилась Параша.
– Эк затараторила. Ты не нашей веры и ничего не понимаешь. Это не распутство, а служение Господу Богу и во его имя умерщление плоти.
– Какая, подумаешь, мудрость мерщление ваше. Расприкрасно и я могу голая вертеться, а потом спать всю ночь с мужиком. Мерщление, тожа. Коли так, я всех вас к чертовой матери, паскудов…
– Ладно, ладно, не трещи, сорока. Приведу к тебе. Монах еще тут один есть, Илиодором называется. Жулик только, не люблю его, да што с тобой, дурой, делать. Надо позвать.
– Так-то оно лучша, а то накось – мерщле-е-ение, паду-у-машь…
Петроградские «оккультистки»
Григорий ушел, наказав всем вести себя прилично и ожидать его прихода с гостями.
Спустя час Распутин и гости приехали: два монаха, один старше, другой помоложе, и две дамы, обе в черных, просто сшитых платьях. Помолились на образа, стали знакомиться. Все, в том числе и Распутин, чувствовали себя неловко.
– Просим к столу закусить, чем Бог послал, чайку попить и Бога хвалить, – с напускной развязностью обратился Распутин к гостям. Пили чай, но разговор не клеился. Анфиса и Параша суетились, Кешка сидел мрачный и исподлобья рассматривал дам.
– Выпить бы, Григорь Ефимович, – прервал молчание Кеша.
– И што ж, дело доброе.
И стали разливать вино. После одного, другого стакана первая неловкость исчезла и компания оживилась. Дамы пили только шампанское.
– А я думала, что вы старый, Григорий Ефимович, – обратилась к Распутину та, которую он называл Катей.
– Хоша лет много, Катенька, а постоять за себя могу, во всех смыслах, Аннушка знает.
Аннушка улыбнулась и сказала:
– Да, вы, Григорий Ефимович, особенный. Ja ne cache perconme qu`on puisse eui comparare.
– Ты, Аннушка, по-русски говори, а то мы могим думать, што ты ругаешь нас, – пошутил Григорий.
– Я сказала, что таких, как вы, мало.
Распутин засмеялся, польщенный, придвинулся к ней и обнял, плотно прижав к себе.
– Что вы, Григорий Ефимович, при всех, – запротестовала Аннушка, но он крепко держал ее, и она не могла освободиться.
Нагнулся к ней и стал что-то рассказывать тихим говорком.
– Что же вы молчите! Скажите, как ваше имя и отчество? – спросила Катя Кешу.
– А вы без отечества, называйте прямо Кешей. Иннокентием звать меня.
– Кеша – это оригинально.
– Што?
– Я сказала, что ваше имя необыкновенное.
– У нас в Сибири Кеш как собак нерезаных. Очинно даже обнаковенное.
– Се Kecha est un gros fin, хотя trop charmant, – игриво улыбаясь, сверкая глазами, сказала Катя свой приятельнице.
– Опять по-иностранному, протестуюсь!
– Да я ничего особенного не сказала, Григорий Ефимович, не правда ли, Аннет?
– Верно, верно! Она сказала, что господин Кеша простой, интересный молодой человек, sans facon, pardon, – нецеремонный, ха-ха-ха! Опять заговорила по-иностранному!
– Я те дам, Аннушка, должна слушать старших! А вы што там, отцы, приуныли, потревожьте баб, вишь как раскисли.
– Не все же такие беспутные и разговорчивые, как ты, Григорий Ефимыч, – язвительно сказала Параша.
– Ты, того, зря языком не болтай, – строго ответил Григорий и обратился к Анфисе,
– ты бы почитала «газету», Анфисушка. А пока што выпьем, штобы кругом было хорошо и нам не плохо.
– Ваше здоровье, Григорий Ефимович, ваше, господин Кеша…
– Стойтя, остановитесь, неправильно! Я поднимаю вот этою рукой стакан с шимпанским вином… поднимаю и говорю… говорю от чистой, непорочной души, значит, выпьем всем собранием за здоровие Государя императора всея Расеи Николая Ликсандровича и супруги иво Ляксандры Федоровны. Ура-а-а…
Все дружно подхватили, заорали на все лады.
– Браво, Григорий Ефимович, браво, браво! – закричали все и стали аплодировать.
– Типеря выпьем за здоровия наших дорогих питерских барынь, ура-а-а!..
– Ура-а-а! – опять подхватили, и в комнате поднялась суета и необычайный шум. Все встали, чокались, целовались и орали во все горло. Особенно усердствовал Кеша. Он охмелел, стал развязным, облапил Катю, целовал и после каждого поцелуя поднимал ее вверх и неистово орал. Монахи тоже не отставали, и Параша, и Анфиса взвизгивали и хохотали от энергичных ласк и объятий. Григорий подхватил монументальную Аннушку и стал с ней подплясывать, потом остановился и крикнул:
– Будя, братие! Натешились – и довольно пока. Садитесь по местам, и Анфиса нам почитает «газету».
– Што ж, можно.
– А по мне, на кой кляп «газета», можно прямо приступить к «радению», – предложила Параша.
Тем не менее Анфиса своим тонким голосом, нараспев, стала читать:
– «Вышла газета из ада, какая грешным от сатаны награда. И в бесконечные веки не будет душам их отрады. В нынешний век зри всяк человек. Грех скончался, истина охромела, любовь простудою больна. Честность и верность в отставку вышла. Вера ушла в пустыню. Совесть попрана ногами, благодеяние таскается по миру. Терпение скоро лопнет. Ложь ныне присутствует, бесчиние в монастырях проживает, гордость с монахами познакомилась. Тщеславие игуменствует. Братоненавидение иноком поставлено. Невежество старейшествует. Сатана, предвидя кончину сих дней, приказал бесам ад наполнить разных огней. Послал бесов размерить адскую глубину, где бы можно грешных посадить за вину. Потом сатана, всед на седало, закричал на бесей весьма яро: что это грешных во аде мало? Бес подскочил и рек, что еще не скончился век, а когда приидет миру конец, тогда ты будешь многим душам отец. Предстали пред князя тьмы: беспопечительные черницы; он смеяся сказал: «вы зачем, святии отцы, сюда пришли, или в Царство небесное пути не нашли? Знать, вы весь век богатства ради, а не прокормления мзду сбирали; того ради и путь в царство небесное потеряли. Вы препровождали жизнь в монастырях, вам и должно быть в райских краях. Но, видно, вы в небрежении жили, что в моей области честь себе и жизнь заслужили. Бес подскочил без хвоста и сказал, что они не наблюдают поста. Ленивы были Богу молиться, надобно с нами поскорее решиться. А когда и молятся, и то вне ума, того ради Бога на них вознегодова. Предал их твоему рассуждению, чтобы доставить их разному мучению: Притащили бесы опоицу во ад; сатана сказал: «эх ты, до чего допил, что и душу свою погубил? Припасите про него адскую темницу, вверзите его туда до страшного суда, а когда труба вострубит, тогда неволею его в смолу горячую погрузить убедить. Явились на тот свет гордые господа. Бес кричит из ада: честнейшие господа, пожалуйте сюда. Я вас отменно буду угощать, огнь горящий и жупел велю восгнещать. Я, милостивые государи, повелю чай греть не в самоваре, но для роскошных и жирных здесь есть в аде большой котел на взваре. Растоплю олово на место пуншу, чтобы вам промочить скаредную и жаждущую душу. Сатана сказал бесу: что стоя рычишь, долго медлишь, багром их не тащишь? Косой давно уж тому рад, облапя сих вельмож потащил в ад. Привели бесы ростовщика во ад, который процентами богатство распространял, а излишнее неимущим не раздавал, наиначе к себе присовокуплял; он горько возопил и сказал: я успел столько процентами денег накопить, что мог бы весь ад твой откупить. Сатана в насмешку сказал: видно, ты здесь хочешь роскошно проживать, время тебе в преисподней побывать. Тамо узнаешь, как обижать бедных, понеже тамо и сам будешь в самых последних. А нищим сатана сказал: вы зачем сюда пришли, или в царство небесное пути не нашли? Вы о грехах день и ночь болели и тем во аде себе место заготовить повелели. Здесь места все заняли вельможи, ибо они и в житии своем были во всем мне угожи. Нищие то слышавши, ухватили кошели, в Царство небесное и побрели…»
