Таким образом, постепенно все уладилось. Даже Надю удалось уговорить временно уехать на Черное море по бесплатной путевке, которую где-то сумел раздобыть Плашечка, напрягший свои последние оперативные возможности...
Возвращаясь обратно в родную часть, я вез с собой блестящий отзыв о командировке, который и положил на стол своему шефу, начальнику отделения переводов. Шеф внимательно прочитал отзыв, вздохнул, открыл сейф (я в этот момент вздрогнул), но извлек он оттуда всего лишь мое офицерское удостоверение, которое было найдено недалеко от части какой-то милой и порядочной бабушкой. Сощурив глаз, шеф сказал, что мне за мои художества, конечно, полагается выговор, но, учитывая мои находчивость и лихость вкупе с положительным отзывом, особо наказывать он меня не станет. Потому что он никогда не слышал, чтобы офицер мог так успешно справиться с задачами командировки, причем на секретном объекте да еще в чужом городе и даже без удостоверения.
В результате вышел я из всей этой истории без потерь, если не считать, конечно, нервные затраты и то, что шеф в воспитательных целях задержал мне на два месяца представление на присвоение очередного офицерского звания старшего лейтенанта.
Считаю, что ответственность за все случившееся частично может разделить со мной известная артистка Клара Новикова.
О вреде доверчивости к гражданам вообще и в частности к военным переводчикам, имеющим острую потребность в деньгах и спиртных напитках
Психология – штука тонкая. Особенно четко я понял этот простой тезис в 86-м году, когда столкнулся с интересной особенностью человеческой натуры: поступая не очень честно и не очень красиво, многие почему-то считают, что в отношении них другие люди должны действовать исключительно порядочно. На этом и горят. А точнее горим, потому что все мы люди. Мысль не новая, но дошел я до нее путем, может быть, и не самым обычным.
Дело было так – я доучивался на восточном факультете после годичной практики в качестве переводчика арабского языка в составе парашютно-десантной бригады специального назначения Южного Йемена...
А надо сказать, что после той «практики» я сильно пил. Очень сильно... И спал плохо. И душа болела очень сильно. Сначала финансовых проблем не было, потому что я много внешпосылторговских чеков в Союз с собой привез, но – все хорошее однажды заканчивается... Как-то я заявился домой совсем пьяный, папа, воспользовавшись моим бесчувствием, деньги у меня изъял, положил в сейф у себя на работе и заявил, что не отдаст их мне, пока пить не брошу... Стало быть, деньги надо было где-то находить... И я их находить умудрялся – сначала форму свою десантскую пропил, потом другие вещи начал потихоньку продавать... А форму свою пятнистую загнал я одному уроду, который на филологическом факультете учился. Не знаю, откуда у него деньги водились, – родители в торговле работали, что ли...
Не важно... Он у меня и десантные ботинки купил, и куртку, и штаны – и в таком вот «мужественном прикиде» ходил в универ. Наверное, считал себя «Рембой»... С головой у парня, видать, не все в порядке было – совсем рехнулся на военной атрибутике... Я ему только берет свой зеленый не сдал и медаль, хотя он за них совсем бешеные деньги сулил – рублей сто, по-моему...
Но наступил и такой день, когда продавать мне стало уже нечего – пропился вчистую... Причем день этот я помню прекрасно – у нас на факультете как раз должно было предварительное распределение состояться... И вот заявляюсь я в альма-матер с абсолютно «чугуниевой» головой, весь мир напоминает один большой кусок дерьма и больше ничего, а денег на опохмелку нет совсем... Я туда-сюда, чувствую – в куски разваливаюсь, у ребят попытался занять – ни у кого башлей нема... Что делать? Ну не помирать же в самом деле лютой смертью без опохмеления? А в безвыходных ситуациях мозг начинает работать в усиленном режиме...
Стою я в коридоре, думаю. Вдруг мне навстречу этот задрот скачет, который у меня форму скупал... А в отдалении болтается девчонка одна с нашего курса, Янка Овчинникова, – ходит, волнуется, распределения ждет... Я как их обоих увидел, в башке сразу и произошло таинство рождения идеи... Дело в том, что этот придурок с филфака, любитель военной формы, очень «неровно дышал» на Янку – фигурка у нее была, между прочим... Гм... да, в общем, это не важно... Важно то, что Яна гражданина с филфака просто в упор не замечала – триста лет он ей не нужен был, – так что этот «филфачник» только слюни пускал и страдал ужасно от полной половой неудовлетворенности и безответной любви... Я хватаю паренька за руку, тащу в курилку, сажаю на подоконник и конкретно спрашиваю, хочет ли он Янку? Он, ясное дело, давится слюной и говорит, что хочет. Я ему предлагаю: раз такое дело, то давай, мол, я тебе мадемуазель Овчинникову принесу прямо сюда – сгружу, так сказать, ее прямо на этот же подоконник, и по доступной цене, всего за четвертной...
Филолог дрожащей лапкой молча выдает мне двадцать пять рублей, я скачу за Янкой, шепчусь с ней недолго, потом подхватываю ее на руки и несу в курилку... И все – товар сдал, товар принял... Я при четвертном...
Многие могут ужаснуться – до чего, мол, парень докатился? Живыми женщинами, советскими студентками, торгует. Мерзость какая. Но фокус-то заключался в том, что Янку я не продавал, потому как буквально через минуту после сделки века она из курилки выскочила. Оно ведь как было? Я у этого филфаковского деятеля поинтересовался – хочет ли он Янку? Потом я предложил ему эту самую Янку за четвертной прямо в курилку принести. Но я же ни слова не говорил насчет того, что мадемуазель Овчинникова будет с этим придурком трахаться! В чем вся соль и заключалась. Бабу ему принесли? Принесли. А дальше уже – твои проблемы, мил человек, кто ж виноват, что ты ее удержать не сумел?.. Кто-нибудь шибко нравственный может, конечно, сказать, что я этого бедолагу «развел» вчистую, пользуясь его глубокими чувствами. Что это был чистый кидок. Но я с этим мнением категорически не согласен, потому что задрот сам себя развел и кинул. А что касается его чувств, то они, извините, никакой критики не выдерживают: парень говорит, что любит девушку, – и соглашается купить свою любовь за четвертной у какого-то похмельного скота. Простите великодушно, но это не любовь. И вообще, мне таких козлов, которые согласны женщин за деньги покупать, ни капельки не жаль. Поделом. К тому же можно и с другой стороны на проблему взглянуть: этот друг филфачный всего-то за четвертной приобрел неоценимый жизненный опыт, который, возможно, и позволил ему как-то подкорректировать собственные моральные позиции и устои.
Правда, мне этот четвертной тоже особого счастья не принес. Пропили мы его в тот же день с коллегами-переводягами. И вот тогда во всей своей обнаженной мерзопакостности снова встала перед нами проблема: где ж взять деньги, если душа горит и водки просит? А мозг между тем уже отказывался выдавать оригинальные идеи и хитроумные комбинации. В такой ситуации что остается? Только тупой и примитивный грабеж. Правда, должен заметить, что по деньгам и вещам мы никогда с коллегами не промышляли, а вот водку у таксистов и частников-спекулянтов экспроприировали. Это бывало. Они ее возили по ночам и впаривали по двойной или даже тройной цене. Ночных-то магазинов в те времена не было... Вот мы и... и боролись со спекуляцией таким образом. При этом, конечно же, не злодействовали и не душегубствовали, не били никого, не убивали. Все было опять же на одной психологии выстроено. На «дело» мы ходили обычно втроем-вчетвером. Одного, поинтеллигентнее который, на дорогу выставляли, остальные поблизости за кустами прятались. Тот, который на дороге, машину останавливает и спрашивает: «Простите, у вас водочку купить нельзя?» Водила, допустим, говорит: «Можно». Тогда наш парень интересуется: «Позвольте на пробочку посмотреть – не „обманку” ли возите?» Потому что у нас был такой случай – мужик один подозрительно легко с бутылкой расстался, все улыбался так гаденько. Мы когда потом эту бутылку открыли – там вместо водки вода оказалась... Так вот, водила бутылку показывает, «интеллигент» ее – цоп в руки, и тут мы из-за кустов встаем... Водила сразу все понимает и мирно уезжает – не будет же он милицию звать, она ведь его же самого за спекуляцию и прихватит... То есть принцип был – никакого насилия.
Однажды, правда, влетели мы все-таки в дикую историю: бухали у меня дома, родители в отъезде были, деньги кончились, а желание осталось... Помню, тогда мы еще папину настойку от ревматизма выпили – и как только не загнулись, не знаю. Эта настойка на змеином яде приготовлена была... Да, так вот. Пили мы впятером – четверо моих коллег с факультета и один будущий доктор, Борька Алехин, который в то время еще в Военно-медицинской академии учился. Так вот, у двоих моих коллег с этой змеиной настойки какая-то аллергия началась, они красной сыпью покрылись и выбыли временно из соревнований, а у нас троих – у меня, у Борьки и у Лехи Шишова, амбала двухметрового с моего факультета, как назло, ни в одном глазу. Что делать? Только на большую дорогу идти. Борька пил с нами не так уж часто и на промысел еще ни разу не ходил. Ну мы с Лехой его успокоили, мол, не дрейфь, технология отработана до нюансов. (Что в принципе соответствовало действительности. Леха-то был опытный, проверенный боец-разбойник. Однажды, помню, мы на этой теме даже хохму решили разыграть в отношении одного нашего с ним сокурсника, который водку-то жрал вместе со всеми, а как на дело идти, все норовил в кусты шмыгнуть. Как-то раз мы обставили ситуацию так, что отвертеться у халявщика не получалось, и тогда мы с Лехой решили устроить ему испытание для нервов. Поскольку технологию ночного разбоя тот представлял себе смутно, мы решили напугать его до чертиков: уходя на дело, Леха, в чьей квартире мы тогда как раз выпивали, с тупым видом угрюмо извлек из стенного шкафа старый австрийский штык. И на вопрос побледневшего халявщика: «Это зачем?» – буднично ответил: «Некоторые идиоты водку отдавать не хотят и тогда приходится их резать». Халявщик чуть в обморок не упал, но отступать ему некуда было, и на большую дорогу он с нами все-таки пошел. Его поставили за кустами так, чтобы он ничего не видел. Огненную воду мы, естественно, отобрали, как обычно, тихо, мирно и, упаси Боже, без насилия. Но появившись перед халявщиком, Леха начал деловито вытирать штык о траву и еще спросил меня: «Посмотри, я кровью не сильно забрызгался?» Вот тут-то халявщик и сомлел – честное слово, сознание потерял. А потом никак верить не хотел, что мы его разыграли.)
