- Фу! Фу! - заповторял Федор Матвеевич. Хотя с языка рвалось: "Уйди, тварь безмозглая!"
- Фу! - еле сдерживал эмоции Федор Матвеевич.
Пес и не подумал исполнять фукальный запрет. Но пока не рвал штаны, не впивался в горло. Лишь подпрыгивал, норовя мордой поддеть бидон. Федор Матвеевич едва успевал уворачиваться от жаром пышущей пасти. "Вот же, сука! - думал при этом. Несмотря на кризисность ситуации, успел определить женский пол пса. - Сначала хочешь пиво разлить, потом за меня взяться!"
- Да пошла ты! - в один момент нервы, подорванные вчерашним алкоголем, не выдержали. - Пошла ты на хрен!
В ответ пес резко ткнул обидчика лапами в грудь. Федор Матвеевич, вместе с тесно прижатым к сердцу бидоном, полетел в придорожный сугроб. Однако, падая на спину, так сориентировал в пространстве сосуд, что ни одна капля не выскочила из-под крышки.
Будто горизонтальность поверхности пива отслеживали гироприборы, а их реакцию на толчки и броски мгновенно отрабатывали сервоприводы.
Федор Матвеевич вывернулся из-под собаки и вскочил на ноги. При этом обнаружил в поле зрения хозяйку пса, бегущую к инциденту с классическим криком собачников:
- Не бойтесь! Она не кусается!
Собачница была чуть выше псины. Носик в рыжих, самый шарм, крапинках. Зеленые глазки. Спелыми вишенками губки...
Красота не тронула Федора Матвеевича.
- Завели людоеда - держите при себе! Это ведь ходячий инфаркт!
- Ради Бога, извините! - виноватилась подбежавшая, сдерживая скотину за ошейник.
- А случись на моем месте ребенок или беременная?! Такая кабаниха горло порвет, не успеешь маму позвать.
- Что вы! Гита по жизни очень спокойная. Единственное - от пива шалеет. За 200 метров чует. Любит, не удержать! Хоть каждый день покупай.
- Пиво?! - совершенно другими глазами посмотрел на псину Федор Матвеевич. - Не может быть?!
- Честное слово! И только разливное... На бутылочное или баночное ноль внимания. От разливного дуреет, перед людьми стыдно. И пьет его как сапожник... Извините, пожалуйста...
Женщина потащила пса от соблазнительно пахнущего сосуда.
- Подождите! - крикнул вослед Федор Матвеевич.
Он снял с бидона крышку, ручкой книзу положил на снег, до краев наполнил пивом.
- Пей! - ласково предложил четвероногому коллеге по слабости.
Гита принялась с аппетитом лакать янтарную жидкость.
- Не зря собака - друг человека, - сказал Федор Матвеевич, - понимает, бутылочное - это моча, извините, конская. - Будете? - галантно протянул бидон даме.
- Нет, что вы! - смутилась та.
- Я с вашего позволения...
Федор Матвеевич поднес к пересохшим губам сосуд, омочил горло жадным глотком, а метнув его в заждавшееся нутро, начал не торопясь, со вкусом поглощать чуть горчащий напиток. Надо сказать, язык пса тоже шнырял в крышку бидона без суеты - с чувством, толком и пониманием.
...И еще неизвестно - на небритом лице или на лохматой морде в тот момент было больше блаженства.
ТЕМНЕЧЕНЬКО
- Ой, темнеченько! - стенала Антоновна соседке. - Тимофей кончается. Семый день капелюшечки не ест, пластом лежит. Ой, темнеченько, люблю ведь его как смерть.
Тимофей был Антоновне не сват, не брат, даже не зять с мужем. Тимофей был котом. Но каким! Такого днем с огнем по всему свету ищи - только батарейки в фонарике садить. Как будто из лауреатов кошачьей красоты свалился однажды на крыльцо. Шерсть исключительной пушистости и до голубизны дымчатая, на шее белый галстучек, глаза зеленые...
- Ну, и околеет, - бросил муж на причитания Антоновны, - невелика персона. Возьмем нового. У Протасовых кошка через день с пузом. Убивался бы я по каждому шкоднику. По мне бы кто так убивался...
- Тебя-то бульдозером не сковырнешь...
- Ага, по весне вона как скрутило.
- Дак горло дырявое, то и загибалси!
- Че горло, когда желудок прихватило.
- Выжрал какой-нибудь порнографики из киоска...
- Тебя переговорить - надо язык наварить! - махнул рукой муж.
- А нечего спориться...
Антоновна пошла в закуток, где лежал кот.
- Тишенька! Тиша! - склонилась над умирающим любимцем.
У того не было силушки даже глаза приоткрыть. Всегда подвижный хвост лежал мертвой палкой. Ухо безжизненно завернулось. Шерсть свалялась, как у помоечной собаки. Нос горячий.
Антоновна пошаркала с горем к ветеринару, который не выразил ни малейшей радости, завидев бабку.
- Я по кошачьим не специализируюсь, - прервал просительницу на полуслове.
- Как это? - удивилась Антоновна. - Все одно скотина.
- Ты ведь не идешь к зубному, если возник гинекологический вопрос?
- Слава Богу, этот вопрос отвозникался. И во рту протезы. Ты мне, родненький, Тимофея полечи.
- Сам оклемается. Кошки живучие.
- Дак ведь это кот. Пойдем осмотришь, я заплачу, не сумлевайся.
Летом ветеринар поклялся с Антоновной дел не иметь. Она ухитрялась никогда деньгами не рассчитываться. Скажем, такса опростать поросенка от мужской нужды - 50 рублей. Жадная бабка вместо наличности то кусок сала старого всучит, то бутылку некачественной самогонки. У ветеринара своего сала - хоть через забор кидай, и что бы он сивухой при его должности давился? А язык деревенеет категорически отрубить: деньги давай! Будто гипноз анестезирующий подпускала Антоновна. Потом, возвращаясь домой, ветеринар плюется в свой адрес: зачем брал?
- Ты к Степаниде сходи, - отфутболивая настырную бабку, посоветовал поросячье-коровий доктор.
Степанида жила знахарством. Шептала, заговаривала, травничала.
- Кота тащить не надо, - отказалась от осмотра слабоживого пациента Степанида. - Еще оцарапает. Фотография есть?
- Моя?
- На кой мне твоя? Кота!
- Я сама-то лет двадцать не фоткалась.
- Нашла чем хвастаться, - строго сказала Степанида. - Тогда клок шерсти с живота начеши.
- Чьей?
- Да не твоей же!
Степанида дула на Тимофееву шерсть, шептала над ней, подбрасывала под потолок и внимательно следила за падением. В завершении колдовских процедур завернула клок в бумажку и швырнула в печь. Антоновне вручила пузырек с желтой жидкостью - капать Тимофею в пасть.
- Сколько должна? - спросила Антоновна, не удовлетворенная курсом лечения.
- Десятку.
- С собой нет, - сказал Антоновна, - вечером занесу.
Хотя "с собой" было.
Дома Антоновна набрала в пипетку жидкости из Степанидиного пузырька, пошла вливать целительную влагу в болезного Тимофея. Того в закутке не оказалось.
Сердце Антоновны оборвалось в нехорошем предчувствии.
- Где Тиша? - трагически спросила мужа.
- Где-где, - грубо прозвучало в ответ, - в гнезде! Околевать, поди, уполз. Они, как сдыхать, завсегда уходят из жилища.
- Ой, темнеченько! - заголосила Антоновна и принялась жалостливо звать. - Тишенька, Тиша, погоди умирать, полечимся.
Антоновна ходила по дому, заглядывала во все углы. Тимофея нигде не было.
- Ой, темнеченько! - вышла в сени.
Через минуту оттуда раздался истошный крик:
- Ах ты, тварь! Ах ты, скот! Убью-ю-ю!!!
В поисках околевающего любимца Антоновна заглянула в кладовку. Где страшно зачесалось схватить дрын потяжелее. Под потолком висело полтуши неделю назад забитого бычка. На ней, намертво вцепившись когтями, распластался Тимофей. Он хищно рвал мясо зубами. Добрая часть бычка отсутствовала.
- Заболеешь так жрать-то, - прибежал на крик муж.
- Убью! - кричала на любимца Антоновна.
Тимофей не стал дожидаться смертельного дрына, камнем упал с объеденной туши и резво, несмотря на болезнь, юркнул на улицу.
Антоновна ругала кота, мужа, который низко повесил бычка, оплакивала уничтоженное мясо и думала: платить Степаниде или обойдется?
Платить, по-хорошему, было не за что. Но ведь порчу может навести. Ладно, если на кота-вредителя, а вдруг - на саму Антоновну...
БОРЬБА ЗА ВЫЖИВАЕМОСТЬ
рисунок
И ПОД ЕЁ АТЛАСНОЙ КОЖЕЙ
Суицидников Виктор Трофимович Сажин чувствовал за версту. Не успеет на своем конце провода бедолага доложить, что через минуту смертельно разящей пуле даст ход в истерзанное сердце или что окно распахнуто, до полета по законам всемирного тяготения лбом об землю всего один шаг, - эта кровавая трагедия еще не сорвалась с языка, а Виктор Трофимович уже чувствует: от трубки телефона службы доверия, где подрабатывал по ночам, несет самоубийством.
В то дежурство, как только радио пробило полночь, Виктор Трофимович поворотом ручки заткнул крикливое "окно в мир" и начал в тишине укладываться на скрипучий диван.
Куда там уснуть! Сразу заблажил телефон. От звонка веяло кладбищем.
"Я тут при чем?" - раздраженно подумал Виктор Трофимович и снял трубку.
- Значит так, - без "здрасьте" раздалось в ней, - сейчас открою бутылку водки, выпью стакан и повешусь.
"Ну и дурак! - подумал Виктор Трофимович. - Уж пить так весь пузырь..."
- Как вас зовут? - спросил он.
- Без разницы, - отказался от знакомства собеседник.
