Разумеется, здравый рассудок советует мне держать в узде мое ликование. Несомненно, заманчиво прожить еще пятьсот или тысячу лет, прежде чем вступит в силу абонемент на вечную жизнь. Тогда даже самый заурядный смертный протиснется в стан бессмертных. Сначала прибудут, конечно, строем и станут в очередь тузы, затем – публика помельче, но пронырливая, со связями: служащие органов власти, ремесленники, маляры, конники…
Что, если я сам сделаю схему моей особы и отдам чертежи на хранение, чтобы позже начать ходатайствовать за надежное место? Хотя я тысячу волнующих лет не переживу, но тем не менее очень лестно внезапно всплывать и этаким модернизированным красавцем являться на свет, где в долгие века нести звезду самого совершенства.
Растопыренными пальцами я лихорадочно хватаю карандаш. Прежде всего записываю несомненно достоверные данные: рост, вес, цвет глаз и волос, школьное образование, профессия, группа налога. Также записываю, что я страстный коллекционер этикеток с пивных бутылок, дрожу при виде зубного врача и один раз в неделю хожу в кино.
Конечно, простое исправление этого обычая повлекло за собой бедствия. К моему растущему страху прибавилось то, что теперь я стал решительно все оценивать иначе, откуда-то пришла абсолютная точность (хотел же я самим собой снова родиться!).
Я стиснул зубы и вооружился мужеством водолаза, который мимо рифов намерен проникнуть в бездонную пропасть. Напрасно я пробовал держать взаперти свои достоинства. Они, оказывается, неустойчивы, как карнавальные маски. Не помог мне и опыт самокритики. За тысячу лет я все равно узнаю, здоров я или болен. Еще не поздно, и я верну жизнь многим своим коллегам. Парень я славный.
После публичных исповедей я не мог отречься от затеянного. Начались сплошные казусы. Я пытался увязывать действительное с желаемым. В качестве примера лени я постоянно выдавал устойчивые размышления. Скупость я рассматривал как бережливость. Равнодушие к людям я называл неземным почтением. Короче, в чем я дополнительно себя проверил, так это в том, что везде и всюду наталкивался на острые углы и глухие стены в своем характере.
Когда более чем на тринадцати страницах сочинил ошеломляющие выводы, я внезапно застиг себя на мысли, где и как надежнее сохранить себя для следующего тысячелетия. Просто закопаю схему в саду, и буду вне опасности. Так что еще при моей жизни глупый случай предадут гласности. В какой ужас придут все мои друзья и знакомые. И как будут торжествовать люди, которые и без того не переваривают меня. Мои жалкие останки соберут в гроб.
Мой бумажный двойник, пребывающий в безопасном укрытии, пожалуй, и за тысячу лет не отыщут. Но кто гарантирует, что счастливейший случай не допустит этого, найдет документы и доведет мою реконструкцию до конца?
За тысячу лет мир, может, поднимется на какую ступеньку в области совершенства. Тогда гадай: то ли ждать милости от закона, то ли подлинной реконструкции – неизвестно, как примут меня дети того времени. Меня бросает в озноб, когда я об этом думаю. Во всяком случае, мне улыбался шанс попасть в музей или сыграть карликовую роль в историческом диафильме. Сомнительная перспектива!
Я выбросил схему.
Я думаю теперь не только на тысячу лет вперед: значительно больше достоинств у тех, кто для грядущего сегодня прилагает добрые усилия.
Ванке, шеф отдела, утром объявил, что ждет телефонного разговора, который решит его судьбу. Говорил он волнуясь. Этого за ним прежде не водилось.
Ванке молча сел за письменный стол и загипнотизировал телефон. Никакой реакции! Зато в Ванке что-то зарычало. Он срочно должен был выйти.
Ванке снял трубку и отчаянно забарабанил по белым кнопкам. Центральная, как обычно, заставляла ждать. Нервозность Ванке подпрыгнула на несколько градусов. Он даже забыл доводы жалобы, которой собирался атаковать телефонистку. Когда же, наконец, центральная ответила. Ванке только сказал:
– Извините, я всего на десять минут должен покинуть комнату. У меня заказан срочный служебный разговор. Если дадут в мое отсутствие, придержите абонента на линии. Я сейчас.
Телефонистка пообещала.
Ванке, насколько позволяли правила приличия, в темпе отправился за дверь. Вдруг остановился, резко повернулся и снова подбежал к телефону. Он вспомнил, что на центральной двадцать телефонисток. Одна знает. А другие?
Центральная долго не отвечала.
Когда она подала признаки жизни, Ванке запыхтел:
– Девушка, вы все-таки передайте мою просьбу остальным. Хорошо?
Это была уже другая. Разумеется, ничего не знала. Ей показалось, что Ванке прикидывается дурачком, и потому навела справку:
– У вас все дома?
Ванке растерялся и не мог сразу дать утвердительный ответ. Он не был готов к контрудару. На подготовку понадобилась одна астрономическая секунда. Он побагровел и, свирепо гремя челюстями, как трактор гусеницами, обрушился на девушку. Она выбросила белый флаг – заплакала.
Трубку взяла ее подруга и небрежно дала Ванке от ворот поворот.
Ванке был вне себя. Как он начал бушевать!
У собеседницы, простите, глоточка тоже луженая.
Настал кульминационный момент, когда все телефонистки сочли своим святым долгом поддержать партнершу, которая стала сдавать позиции.
Ванке не мог дать себя в обиду. Потому уже через четверть часа семнадцать плачущих телефонисток (у остальных выходной) в истерике бросили работу и подали заявления об уходе.
Телефонная связь была парализована.
Весь наш отдел взбудоражен.
Только Ванке неподвижно сидел за своим письменным столом и тупо смотрел на телефон.
Поздно вечером раздался звонок. Женский голос сказал:
– Можете быть спокойны. Я не воюю с детьми.
Анатолий Санжаровский. Василь Чечвянский, или Зачем Ильф и Петров приезжали в Харьков. Впервые кусочки из этого предисловия в две странички появились в книжке «Ответственность момента» (Москва. «Библиотека „Огонёк“ № 27 за 1990 год).
Отрывки из предисловия опубликовала 21 октября 2011 года всеукраинская ежедневная газета „День“ на русском, украинском и английском языках.
Анатолій Санжаровський. „Василь Чечвянський, або Навіщо Ільф і Петров пршжджали до Харкова“. (Киів. „Літературна Украіна“, № 23 за 2012 год).
Анатолий Санжаровский. „Украинский Зощенко“. О Чечвянском В. М. (Москва, „Литературная Россия“, № 29 за 2012 год).
„О себе“. Впервые мой перевод с украинского этого рассказа В. Чечвянского опубликован[27] в журнале „Дон“ № 2 за 1971 год. Затем вышел в книжке „Библиотека „Огонек“ № 27 за 1990 год.
„Ложки“. Мой перевод рассказа опубликовала „Литературная газета“ (Клуб 12 стульев), № 16 от 16 апреля 2008 года.
„Юбилейная переписка“. Мой перевод рассказа опубликовала „Литературная газета“ (Клуб 12 стульев), № 44 от 9 ноября 2011 года.
„Пивная история“. Мой перевод рассказа опубликовала „Независимая газета“. („Экслибрис“). № 2 от 26 января 2012 года. Страница 6.
13 марта 2013 года „Клуб 12 стульев“ „Литературной газеты“ опубликовал мой перевод рассказа В. Чечвянского „Подход“ с таким предисловием.
„Мы уже знакомили читателей с творчеством украинского сатирика Василя Чечвянского (№ 16, 2008 и № 44, 2011). Он родной брат классика украинской сатиры Остапа Вишни. Оба писали под псевдонимами, их настоящая фамилия Губенко.
У Василя Чечвянского (1888–1937) трагическая судьба: в разгар большого террора он был арестован и расстрелян. Что касается литературной судьбы, она постепенно улучшается благодаря усилиям писателя и переводчика Анатолия Санжаровского. Анатолий Никифорович всячески пропагандирует творчество «Колумба украинского юмора». Сейчас, к 125-летию сатирика, он даже издал за свой счет (!) сборник его рассказов «Радостная параллель» (М.: Книга по требованию, 2013)». (А. С.)
«Иностранный язык», «Ответственность момента», «Про удочку, рыбку и вообще», «Оскудение», «Когда будут крематории», «Подход», «Дачные мученики», «Цари природы», «Популярность», «Христос воскрес», «Как оно будет», «Ярмарка в Полтаве», «Хитрый врач». Впервые переводы этих юморесок Василя Чечвянского опубликованы в «Библиотеке „Огонек“ № 27 за 1990 год.
Василь Чечвянский, Остап Вишня. «Ответственность момента».
Я первый, кому удалось собрать в одну книжку и опубликовать еще не известные русскому читателю рассказы и юморески двух родных незаконно репрессированных, а после реабилитированных братьев – Василя Чечвянского и Остапа Вишни. Василь Чечвянский был реабилитирован через много лет после расстрела.
