Тут и сказочке конец, кто намек понял – молодец. Тот должен набраться терпения. Потому что быстро сказка сказывается, да, к сожалению, не скоро дело делается. А кто не понял, тоже ничего страшного. Тому еще проще! Тот может продолжать искренне, без всяких дураков, считать, что все в жизни зависит от Центризбиркома, Собиркома или какого другого «кома», а виноваты во всем неудачные выборы, соседи и евреи!
Когда я приезжаю в Ригу, мы с мамой часто смотрим вместе телевизор. Маме уже за девяносто. Она никогда не состояла ни в одной из партий, не была в профсоюзе, комсомоле, не пела коллективом патриотических маршевых песен. Ни с кем не шагала в ногу, не меняла взглядов в зависимости от смены портретов на стенках, не сжигала партбилетов и наглядно не раскаивалась в преданности предыдущим портретам. Поэтому, несмотря на возраст, она до сих пор рассуждает трезвее многих наших политиков. Однажды, посмотрев репортаж из Севастополя, она сказала: «Теперь турки могут потребовать у Украины Крым. Ведь по договору с Россией они не имели на него права, пока он был российским». Но больше всего из «Новостей» маму волнует Чечня. Мой дедушка, ее отец, был царским офицером и служил в начале века на Кавказе. Мама родилась в Майкопе, потом жила в Краснодаре.
– Не будет в Чечне ничего хорошего, – настойчиво повторяет она, слушая даже самые оптимистические прогнозы и обещания доверенных правительству лиц. – Они не знают кавказцев, не знают истории.
Мама наивно полагает, что политики и генералы, так же как и она, беспокоятся о Родине, но все время ошибаются, потому что не получили аристократического образования. Иногда, очень мягко, я пытаюсь доказать маме, в чем ее главная ошибка. Она оценивает наших руководителей, помещая их в свою систему координат. Они же существуют в совершенно других измерениях.
Как это ни глупо, я начинаю рассказывать ей об олигархах, о ценах на нефть, о войне как о сверхприбыльном бизнесе, о мечте турков-подстрекателей: нефтепроводе от Баку к ним и далее, минуя Россию. От таких разговоров я часто завожусь, забывая о своей маске циника, и пылко фантазирую на самые разные исторические темы. К примеру, о том, что Турция, в отличие от России, не облагородила человечество за тысячу с лишним лет ни изящной литературой, ни другими шедеврами искусства, а известна миру лишь благодаря бесконечным войнам Османской империи, резней в Армении, изощренным пыткам, турецким баням, изобретенным, кстати, в Риме, и турецкому кофе, который греки считают греческим, а болгары болгарским.
Как правило, от моих фантазий мама, сидя в кресле, начинает дремать, при этом продолжая кивать головой, словно в знак согласия со мной. На самом деле это ее неиспорченный излишней политизированностью мозг находчиво отгораживается дремой от того мусора, которым переполнено сегодня поголовье среднестатистических россиян.
Ну и хорошо, хоть не видит, что в «Новостях» в очередной раз показывают обугленных людей, отрезанные головы, матерящихся солдат, воющих женщин. Правда, к подобным кадрам у нас привыкли даже дети. Называют их ласково: расчлененкой, страшилками, кровавой накачкой.
За последние годы и я не раз закрывал глаза, смотря «Новости», как в детстве на страшных фильмах, которые по сравнению с сегодняшним телевидением – сказка о Красной Шапочке. Впрочем, я уверен, что если бы нашему телевидению пришлось сегодня снимать «Красную Шапочку» (и фаршировать ее рекламой), то получилась бы история о потомственной путане, которая, по совету своей матери, тоже знатной шлюхи в третьем поколении, отравила волка-сутенера пирожками из расчлененной бабушки.
Фантазировать на эти темы сатирику можно бесконечно. Но какими бы больными ни казались подобные фантазии, смотреть на реальную жизнь все равно больнее. Иногда сквозь дрему мама приоткрывает глаза и, словно испугавшись увиденного на экране, тут же их снова закрывает. Во время одного из своих выступлений я сказал: «Такое ощущение, что наше телевидение называется „Останкино“, потому что все время показывает нам чьи-то останки». И на фоне этих останков вот уже который год помощник президента успокаивает российское население тем, что прорвавшийся к казарме грузовик с взрывчаткой, расстрелянный пост милиции, попавшая в засаду колонна десантников – все это последняя агония противника. У помощника президента глаза никогда не смотрят в камеру. Они всегда лгут профессионально – в сторону. Этим умением он овладел в совершенстве, рассказывая нам несколько лет подряд о насморке первого президента и о том, что у того опухшее лицо в течение месяца потому, что он по ночам беспробудно работал с бумагами, а по утрам снимал накопившийся синдром подписыванием свежих указов. Видимо, за это бывший пресс-атташе был повышен. Теперь ему дозволено говорить о наших потерях на Кавказе. Ему всегда доверяют самое сокровенное – нездоровье президента и жертвы в Чечне! Его хозяева всегда в нем уверены. Такой не подведет, только глаза в сторону отведет, но, как всегда, останется настойчиво преданным.
Невероятно, но в слове «преданный» сразу два смысла, причем взаимоисключающие друг друга: преданный кому-то и преданный кем-то. Вроде как для нас разница всегда была столь несущественна, что не надо было придумывать лишнее слово. Например, народ, преданный правительством, или народ, преданный правительству. Думаю, чтобы никогда не ошибаться, надо всегда говорить: мы, русские, народ преданный.
Интересно, наши оповестители событий заметили, что за последние полгода они три раза рапортовали нам о победном завершении военных действий в Чечне и семьдесят раз – о последней агонии противника. Так еще при советской власти ЦК КПСС неоднократно объявлял нам о наступлении победного завершающего этапа построения социализма. Потом оказывалось, что это лишь был первый завершающий этап, а впереди еще два завершающих. Впоследствии и первый завершающий делился на три: начальный завершающий, конечный и бесконечный.
КОГДА Я СЛУШАЮ НАШИХ КОММЕНТАТОРОВ С МЕСТА СОБЫТИЙ ИЗ ЧЕЧНИ, МНЕ ХОЧЕТСЯ ИХ ПОСАДИТЬ НА ДЕТЕКТОР ЛЖИ, СОВМЕЩЕННЫЙ С ЭЛЕКТРИЧЕСКИМ СТУЛОМ.
* * *
Мой друг, актер, кинорежиссер, в прошлом также рижанин, Борис Галкин сейчас снимает документальный фильм о Чечне. Он рассказывал мне о том, что в Чечне не осталось ни одной неизнасилованной русской женщины в возрасте от пятнадцати до шестидесяти лет.
«Неужели нет выхода?!» – после каждой очередной вспышки агонии противника восклицает уставшее от стрессов российское население. Тут надо уточнить. Население в России делится на две части. Одна всегда надеется на царя-батюшку (генсека, президента, губернатора), вторая – на пахана-авторитета (генсека, президента, губернатора). Поэтому наше население, по сути, едино, оно всегда надеется на кого-то. И критикует всех и вся, никогда ничего не предлагая, кроме, в крайнем случае, смены царя-пахана. Так и хочется спросить, когда же мы, наконец, перестанем чувствовать себя просто населением, почувствуем себя людьми мыслящими, а не просто людьми прямоходящими. Еще точнее, каждый станет человеком, который не только догадался поднять с земли палку и махать ею в разные стороны, но и задумался, по какому адресу ее точнее применить.
Еще в начале первой чеченской кампании мама, чтобы я правильно понял ее слова «в Чечне не будет ничего хорошего», посоветовала мне полистать российский энциклопедический словарь прошлого века Брокгауза и Ефрона, перечитать повесть Льва Толстого «Хаджи-Мурат», освежить в памяти хрестоматийные стихи Лермонтова и внимательно изучить карту Чечено-Ингушской Советской Автономной Республики.
Спустя полгода после того, как я закончил читать «Хаджи-Мурата», мне случайно встретился в одном из тусовочных московских кафе известный журналист Александр Минкин. Разговорились о наболевшем: президенте, правительстве, губернаторах, паханах и, естественно, о Чечне. Саша прочитал мне, как он сказал, отрывок из одного журналистского очерка. Пожаловался, что некоторые редакторы газет отказываются этот очерк печатать. В отрывке я тут же узнал фрагмент повести Льва Толстого «Хаджи-Мурат», в котором Толстой сто с лишним лет назад описал карательный набег русских на чеченский аул во время Первой Кавказской войны.
«Вернувшись в свой аул, Садо нашел свою саклю разрушенной: крыша была провалена, и дверь и столбы галерейки сожжены, и внутренность огажена. Сын же его, тот красивый, с блестящими глазами мальчик, который восторженно смотрел на Хаджи-Мурата, был привезен мертвым к мечети на покрытой буркой лошади. Он был проткнут штыком в спину. Благообразная женщина, служившая, во время его посещения, Хаджи-Мурату, теперь, в разорванной на груди рубахе, открывавшей ее старые, обвисшие груди, с распущенными волосами, стояла над сыном и царапала себе в кровь лицо и не переставая выла. Садо с киркой и лопатой ушел с родными копать могилу сыну. Старик дед сидел у стены разваленной сакли и, строгая палочку, тупо смотрел перед собой. Он только что вернулся с своего пчельника. Бывшие там два стожка сена были сожжены; были поломаны и обожжены посаженные стариком и выхоженные абрикосовые и вишневые деревья и, главное, сожжены все улья с пчелами… Фонтан был загажен, очевидно нарочно, так что воды нельзя было брать из него. Так же была загажена и мечеть, и мулла с муталимами очищал ее. Старики хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение. О ненависти к русским никто не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения…
