А дальше – дело техники: пустую бутылку на стол, полную закрываем пробкой и пихаем в карман. В результате – вина у нас в номерах больше, чем воды, и мы абсолютно счастливы.
Вторая проблема заключалась в том, что на первый обед нам подали цыплят. Причем мы не сразу поняли, что эти жирненькие кругленькие птички, зажаренные целиком, и те усопшие костлявые воробьи, которых мы едали на родине, – с точки зрения орнитологии абсолютно идентичны. Мы, грешным делом, подумали, что нам подали какую-то дичь. Но заботливая переводчица нас переубедила.
Чучу от вида такого великолепия посетило его своеобразное чувство юмора, и он саркастически пошутил:
– А чего так мало?
К переводчице тут же подскочил метрдотель и шепотом осведомился, что прокричал этот месье? Та добросовестно перевела. И когда Чуча уже нацелился вилкой на жирную цыплячью грудку, его тарелка молниеносно исчезла прямо из-под его носа. Он так и остался сидеть с занесенной в воздухе вилкой, ошеломленно слушая, как тарахтит официант. Переводчица спокойно сказала, что через минуту все будет нормально. Мы почувствовали, что будет весело.
И действительно, через минуту официант торжественно выволок из кухни огромное блюдо с чем-то, что показалось нам свежезажаренным страусом. Кряхтя, официант взгромоздил все это на стол перед Чучей, который, в свою очередь, тихо застонал. Мы заржали.
– Жри, раз мало... – хихикая, проговорил Першинин.
– Да, – совершенно серьезно подтвердил Карабасов. – Пока не съешь, из-за стола не выйдешь. Нечего русский флот позорить.
– Чуваки-и!.. – умоляюще зашептал Чуча. – Помогите!
Но мы лишь жестоко посмеивались. Да и при всем желании ничем помочь не могли – ведь и наши порции были столь огромны, что мы чувствовали себя туго нафаршированными помидорами. А впереди нас еще ждал десерт. Да и вина было еще много.
В результате мы выползли из ресторана абсолютно недееспособными. Чуча был совершенно синим и мог только икать. Тем временем неумолимо надвигалась репетиция.
* * *
Кое-как собрав всю амуницию, мы погрузились в автобус и отправились репетировать. Леша озабоченно спрашивал у импресарио, сможем ли мы без проблем отыскать себе какой-нибудь небольшой свободный «пятачок», чтобы спокойно пройти наше «дефиле».
– Ни х... себе пятачок! – только и выговорил Палыч, когда мы выползли из автобуса.
Перед нами простирался огромный футбольный стадион «Stadium Nord», выглядевший как самое пустое место на земле.
– Подойдет? – осведомился импресарио.
Недавно переставший икать Чуча открыл было рот, но Палыч мгновенно затолкал в него огромное яблоко. Чуча снова принялся синеть, а Палыч стал объяснять, что почувствовал, как в Чучином мозгу созрела еще одна шутка, вроде: «не, мы тут не поместимся». Он сказал, что нас тут же бы вывезли в чистое поле и мы бы, заблудившись, умерли от голода. Першинин предположил, что мы какое-то время питались бы Чучей. Дядя Саша возмутился и заметил, что питаться барабанщиками, да еще такими тупыми, «ни х...я не комильфо!», говоря по-французски. Толик обиделся и заявил, что за иного тупого барабанщика дают пять умных валторнистов, и вообще...
Но в этот момент Карабасов издал трубный крик: «Строиться!», и мы пошли топтать изумрудный газон лучшего стадиона Лилля.
Одним из сложнейших номеров нашего плац-концерта было исполнение в середине программы песни на французском языке.
Для того чтобы ее выучить, еще в Питере Леша раздал нам листочки с текстом, записанным в русской транскрипции. Он уверял, что это очень известная французская народная песня и что зритель будет просто пищать от восторга. Перед самым отъездом к нам пришла строгая тетя с филфака и долго учила с нами французское произношение. Овладеть грассированием и прононсом было несложно. Сложно было понять, о чем поется в песне, – мы хотели придать нашему исполнению как можно больше драматургии. Но перевести песню на русский не могла даже тетя – она утверждала, что это что-то вроде детской считалочки: у некоей Руселль три дома, у каждого дома три крыши, под каждой крышей чего-то тоже три и так далее, то есть нечего и заморачиваться – нужно просто петь.
Это поняли все, кроме Чучи. Поэтому при исполнении песни, не забывая хлобыстать тарелками, он играл целый спектакль – закатывал глаза, мотал головой, улыбался и, наоборот, морщился – в тех местах, где, по его мнению, требовался особый драматизм. При этом он орал громче всех, и после двух-трех дублей Леша стал хвататься за сердце. Он, конечно, мог бы приказать Чуче не петь. Но тогда в самый ответственный момент расстроенный Чуча мог бы сломать всю сложную геометрию наших рядов и уйти, например, поплакать в сторонку в разгар выступления. Занять его игрой на инструменте – тоже не выход: в отличие от духовиков, «тарелочник» может и петь, и играть одновременно. И тогда Леша придумал блестящий ход – он поручил Чуче шумовые эффекты. Изъяв у флейтиста Мамедова палехскую свистульку, обреченную на продажу после использования в концертной программе (шум птичек в польке «В Павловском лесу» Штрауса), он передал ее Чуче.
– Допустим, действие происходит в лесу. Будешь обеспечивать шум леса, – сказал он ласково, рассчитав, что Чуча вряд ли сможет одновременно играть на тарелках и свистеть в свистульку (которую все-таки надо придерживать).
Леша был уверен, что полностью решил проблему, заняв Чучин рот. Но не тут-то было. Немного помучившись и не выдув из свистка ни одного более-менее слышного звука, Чуча в перерыве забежал за трибуну и через несколько минут появился, заливаясь птичьими трелями и одновременно лупя в тарелки. Свистулька крепко держалась у него во рту, замысловато прикрученная к ушам полинялой резинкой от трусов.
Леша прикрыл глаза. Оркестр рыдал от смеха. Старшина Першинин подошел к Чуче и спросил, утирая слезы:
– Из трусов вынул?
– Угу, – счастливо мотнул головой тот.
Намертво прикрученная свистулька присвистнула.
– А трусы где? – поинтересовался Першинин.
– А вон, – кивнул Чуча, свистя, – на трибуне положил...
– Молодец, – сдерживаясь, проговорил старшина. – Смотри, чтоб французы не попятили – казенное ведь белье...
– Сними резинку, Сережа... – упавшим голосом произнес Леша. – Лучше пой.
* * *
После репетиции нас отвезли в отель и разрешили познакомиться с местными достопримечательностями. Мы с Толиком тут же отправились в «Тати» – огромный магазин на соседней улице. Еще дома мы слышали это название – все русские рано или поздно набредали на эти магазины, торгующие дешевыми шмотками и ширпотребом.
Войдя, мы тут же наткнулись на отдел женского белья и застыли, потрясенные. Прямо перед нами стоял манекен, облаченный в соблазнительный комбидресс. Такой фасон мы видели впервые в жизни и, конечно же, отнесли наличие застежки на самом интимном месте к сексуальной распущенности француженок.
– Совсем ох...ели, империалисты проклятые, – процедил Толик. – Может, жене взять?..
– Я не рискну, – отказался я. – Это, по-моему, неприлично.
– Ну! – согласился Толик. – Лифчик, там, еще куда ни шло... А это х...ня какая-то... Еще обидится на х...й!
– Извините... – раздался за нами голосок с трогательным акцентом.
Мы обернулись. Перед нами стояла девушка, она нерешительно улыбалась.
– Я случайно услышала русскую речь... (Толик покраснел.) У меня такая... проблема, вы извините. У меня русские корни... И в Москве живет дядя... Он просил меня достать... – Она развернула какую-то бумажку. – Вот... Свечи для... «Мо-скви-ча». Я объехала все автоцентры... «Рено», «опель», «мерседес»... Никто не знает, какие они должны быть... Вы не знаете?
Мы поскребли затылки и переглянулись.
– Нет... – грустно сказал я. – У нас нет машин, и мы не знаем. Простите. «Экскузе муа...»
Девушка покраснела и закивала головой:
– Да, я понимаю... Извините, я вас отвлекла, извините, ладно? – Она повернулась и исчезла.
– Мудаки, – резюмировал Толик.
– Почему? – не понял я.
– Это же яблоко! – Он хлопнул меня по плечу. – Яблоко в пустыне! К двум русским мудакам в центре Франции подходит девица, которая говорит по-русски! У этих засранцев полные чемоданы водки, икры и пластинок! А они упускают ее просто так, даже не спросив – как дела?
Сказать было нечего. Мы еще немного повздыхали и отправились прицениваться дальше. Но фортуна была к нам благосклонна, и уже через десять минут мы вновь встретили ту самую девушку. Причем она подошла к нам сама.
– Ради Бога, простите! – сокрушенно сказала она. – Я так перед вами виновата!
Мы недоуменно переглянулись.
– Я только что прочитала в газете, что вы из русского оркестра, который приехал только сегодня ночью! А я тут же стала вас отвлекать! Простите! Простите!
Успокоив девушку, мы выяснили, что зовут ее забавно – Саня. Санина бабушка была угнана во время войны во Францию, и ей удалось остаться тут и после ее окончания. Грянувшая перестройка позволила Саниной семье восстановить все родственные связи, съездить на историческую Родину и быстро убедиться в мудрости бабушкиного выбора.
