ты мне очень! Морда у тебя в веснушках, глаза синие. Любовь бы с тобой под водой крутила…
Рассердился солдат, босой ногой топнул:
— Отдай сапог! Рыбья кровь… Лысого беса я там под водой не видал — у тебя жабры, а я б, как пустая бутылка, водой залился. Да и какая с тобой, слизь речная, любовь? На хвост-то свой погляди.
Тут ее, милые вы мои, заело. Насчет хвоста-то… Отплыла напрочь, посередь речки на камень присела, сапогом себя, будто веером, от волнения обмахивает.
Солдат чуть не в плач:
— Отдай сапог, мымра! На кой он тебе, один-то? А мне, полуразутому, хочь и на глаза взводному не показывайся… Съест без соли.
Зареготала она, сапог на хвост вздела — и одного ей достаточно — да еще и помахивает. Тоже и у них, братцы, не без кокетства…
Что тут сделаешь? В воду прыгнешь — залоскочет, просить не упросишь — какое ж у нее, у русалки, сердце…
А она, с камешка повернувшись, кое-что и надумала:
— Давай, солдатик, наперегонки гнаться. Я вплавь по воде, а ты по берегу — вон до той ракиты. Кто первый достигнет, того и сапог. Идет?
Усмехнулся про себя солдат: вот фефела-то… Ужель по сухопутью легкие солдатские ножки нехристь плавучую не одолеют?
— Идет. — говорит.
Подплыла она поближе, равнение по солдату сделала, а он второй сапог с ноги долой, да под куст и шваркнул. Чтобы бежать способнее было…
Свистнула русалка. Как припустит солдат — трава под ним надвое, в ушах ветер попискивает, сердце — колотушкой, медяки в кармане позвякивают… Уж и ракита недалече — только впереди на воде, видит он, вода штопором забурлила и будто рыбья чешуя цыганским монистом на лунной дорожке блестит… Добежал — штык ей в спину! — плещется русалка супротив ракиты, серебряным голоском измывается:
— Что ж вы, солдатик, запыхавшись? Серьгу бы из уха вынули, бежать бы легче было… Ну что ж, давай повернем! Солдатское счастье, поди, с изнанки себя обнаруживает…
Повернулся солдат и отдышаться не успел, да как вдругорядь дернет: прямо из кожи рвется, локтем поддает, головой лозу буравит… Врешь, язви твою душу, — в первый раз недолет, во второй перелет — разницей подавишься!
Достигло первоначального места, глянул в воду, так фуражку оземь и шмякнул. Распростерлась рыбья девка под кручей, хвост в кольцо свивает, солдату зеленым зрачком подмигивает:
— С легким паром! Что ж ты серьгу так и не снял? Экой ты, изумруд мой. непонятливый. Камушек пососи, а то с натуги лопнешь.
Сидит солдат над кручею, грудь во все мехи дышит… Стало быть, казенному сапогу так и пропадать? Покажет ему теперь фельдфебель, где русалки зимуют. Натянул он второй сапог, что для легкости разгона снял, — слышит, под портянкой хрустит чтой-то. Сунул он руку — ах. бес! Да это ж губная гармония — за голенищем она у солдата завсегда болталась… У конопатого венгерца, что мышеловки вразнос торгует, в городе купил.
Приложился с горя солдат к звонким скважинам, дохнул, слева-направо губами прошелся — русалка так и встрепенулась.
— Ах, солдатик! Что за штука такая?
— Не штука, дура, а музыка… Русскую песню играю.
— Дай мне. Ну-ка, дай!.. Я в камышах по ночам вашего брата приманивать буду…
«Ишь, студень холодный, чего выдумала! Чтоб землякам на погибель солдат же ей и способ предоставил…» Однако без хитрости и козы не выдоишь. Играет он. на тихие голоски песню выводит, а сам все обдумывает: как бы ее, скользкую бабу, вокруг пальца обвести.
— Сапог вернешь, тогда, может, и отдам…
Засмеялась русалка, аж по спине у него холодок ужом прополз.
— Сойди-ка, сахарный, поближе. Дай гармонь в руках подержать, авось обменяю.
Так он тебе и сошел… Добыл солдат из кармана леску — не без запасу ходил, — скрозь гармонь продел, издали русалке бросил.
— На, поиграй… Я тебе — даром что чертовка — полное доверие оказываю. Дуй в мою голову…
Выхватила она из воды игрушку, в лунной ручке зажала, да к губам — глаза так светляками и загорелись. Ан вместо песни пузыри с хрипом вдоль гармони бегут. Само собой: инструмент намокши, да и она, шкура, понятия настоящего не имела… Зря в одно место дует — то в себя, то из себя слюнку тянет.
— В чем. солдат, дело? Почему у тебя ладно, стежок в стежок, а у меня — будто жаба на луну квохчет?
— А потому, красава, что башка у тебя дырява… Соображения у тебя нет. Гармонь в воде набрякла, а я ее завсегда для сухости в голенище ношу. Сунь-ка ее в свой сапог, да поглубже заткни — да на лунный камень поставь. Она и отойдет, соловьем на губах зальется. А играть я тебя в два счета обучу, как инструмент-от подсохнет.
Подплыла она. дуреха сырая, к камешку, гармонь в сапог, в самый носок честно забила — к бережку вернулась, хвостом, будто пес, умиленно виляет:
— Так обучишь, солдатик?
— Обучу, рыбка. Козел у нас полковой дюже к музыке неспособный, а такую красавицу как не обучить… Только что мне за выучку будет?
— Хочешь, земчугу горстку я тебе со дна добуду?
— Что ж, вали. В солдатском хозяйстве и земчуг пригодится.
Мырнула она под кувшинки, круги так и пошли.
А солдат не дурак — леску-то неприметную в руках дернул. Стал он подтягивать — гармонь поперек в сапоге стала… Плюхнулся сапог в воду, да к солдату по леске тихим манером и подвалился.
Вылил солдат воду, гармонь выудил, в сапог ногу вбил, каблуком прихлопнул… Эх ты, выдра тебя загрызи!.. Ваша сестра хитра, а солдат еще подковыристее…
Обобрал заодно сачком раков, что вокруг мяса на палке кишмя кишели, да скорее в лозу, чтобы ножки обутые скрыть.
Вынырнула русалка, в ручку сплюнула — полон рот тины, в другой горсти земчуг белеет…
Бросил он ей фуражку, не самому ж подходить:
— Сыпь, милая… Да дуй полным ходом к камешку, гармонь в сапоге-то, чай, на лунном свете давно высохла.
Поплыла она наперерез, а солдат скорее за фуражку, земчуг в кисет всыпал — вот он и с прибылью…
Доплыла она, шлевдра полоротая, на камешек тюленем взлезла, да как завоет — будто чайка подбитая:
— Ох, ох! А сапог-то мой где? Водяник тебя зада-ви-и!..
А солдат ей с пригорка фуражечкой машет:
— Сапог на мне, гармонь при мне, а за земчуг покорнейше благодарю. Танюша у нас сухопутная в городе имеется, как раз ей на ожерелко хватит… Счастливо оставаться, барышня! Раков, ваших подданных, тоже прихватил — фельдфебель за ваше
