Правильность избрания Годунова нужно было разъяснить народу. Почти полгода Писец оттачивал каждую фразу официального документа. В августе он был готов и разослан для всенародного чтения. Писец, однако, и для себя записал кое-что на клочках бумаги.
Оказывается, при избрании Бориса возникла оппозиционная возня. Шуйские хотели, чтобы Борис согласился на ограничение полномочий — конституционную монархию. Шуйские подбивали съезд плюнуть на Бориса, они видели его игру, понимали, что он провоцирует всенародный вопль, чтобы оставить бояр не у дел.
Сохранилась и грязная бумажка, будто Борис заперся с Федором Романовым и страшно поклялся держать его вместо брата первым помощником в деле государственного управления.
Особенно красочно Писец обрисовал изнанку «всенародного вопля». Оказывается, приставы московские силой сгоняли обывателей в Новодевичий монастырь, нежелающих велено было бить палками, увильнувшие были обложены штрафом: с них выбивали по два рубля в день. В согнанной толпе ходили специальные массовики, которые понуждали людей, «чтоб с великим кричанием вопили и слезы точили…»
«Смеху достойно! — ворчал Писец. — Как слезам быть, когда сердце дерзновения не имеет? Вместо слез глаза слюнями мочили…»
Через несколько дней Борис въехал в Кремль, обошел все соборы, долго совещался с патриархом за общие дела и удалился на время поста обратно в Новодевичий.
Был составлен анекдотичный текст присяги новому царю. Бояре, дворяне, попы и народ клялись:
— не подсыпать ему в пищу яд;
— не подсылать к нему колдунов;
— отпечатков царского следа и царской кареты для сглазу не вынимать;
— по ветру в сторону царя «не мечтать»;
— обо всех таких делах и мечтаниях доносить, мечтателей ловить и сдавать, куда следует.
Страшно было Боре. Никто ни до, ни после него такую чушь в присягу не вставлял.
Тянулся пост великий. Но и велико было нетерпение царствовать. 9 марта патриарх собрал свою команду и стал наклонять ее не тянуть с коронацией. Для затравки предложено было объявить день 21 февраля национальным праздником. Это предложение прошло легко. Праздник учредили ежегодный, трехдневный, с непрерывным колокольным звоном. Но венчание на царство отложили до окончания поста.
В конце апреля начали было разбег венчальных мероприятий: торжественные облачения и возложение креста чудотворного на грешную грудь, обход соборов об руку с детьми, обеды и молебны, — как вдруг возникло препятствие. Из Крыма донесли, что на Москву движется очередной-Гирей со всем населением беспокойного полуострова да с регулярной турецкой армией. Агаряне явно были насланы за чьи-то грехи.
С перепугу Борис собрал на Оке полмиллиона войск. Мобилизацию тоже использовали для агитации: пока ждали татар, царь ежедневно задавал пир на 70 000 (!) человек, видать, для всех офицеров и прапорщиков.
Ели, пили поротно и повзводно возглашали армейские тосты за нашего в доску царя. Вот и от диких дивизий тост произносят. Батюшки светы! Да это же татары! Они ж с нами тут с утра бухают! А где орда? Где турки?
— Какие турки? Мы к вам с мирным посольством, с поздравлениями, с дарами: ваша выпивка — наша закуска…
Татарам был устроен парад войск, показательные стрельбы. От вина и огнестрельного страха, от вида бесчисленной и прожорливой российской армии у послов отнялись языки. Их проводили восвояси, крепко выпили напоследок и пошли в Москву.
В Москве театр продолжался. Армию встречали истошными воплями радости, патриарх крапленый загнул такую речь, такую речь, что все рыдали не слюнями, а настоящими слезами. Патриарх врал, что Борис спас Россию от несметных полчищ людоедов; беспардонно льстил и поминал Бога всуе: «Радуйся и веселися, Богом избранный и Богом возлюбленный, и Богом почтенный, благочестивый и христолюбивый, пастырь добрый, приводящий стадо свое именитое к начальнику Христу Богу нашему!»
Гражданин начальник, иже еси на небесех, уеживался, но терпел.
А патриарх не унимался. Видно, он решил, что работа его теперь будет только такая — подогревать любовь народа к личности царя. Но новых мыслей не было, и стал Иов еще раз народ приводить к присяге. Народ недоуменно приводился. Потом Писца опять заставили сочинять научное обоснование правильности избрания Бориса. В общем, лошадка все лето бегала по кругу. Карусель остановили только к новому году.
1 сентября (новый год от сотворения мира наступает с первым звонком нового учебного года) Борис венчался на царство. Во время венчания Борис вдруг заскромничал и в своей речи опустил утверждение, что Федор завещал власть Ирине. Получалось, Ирине нечего было Борису «давать».
Тут вмешался патриарх, нагло задрал бороду к небесам и выпалил, что Федор завещал престол не только Ирине, но и Борису. Сверху промолчали. Тогда патриарх велел Писцу прямо записать в соборном постановлении, что Федор вручил престол лично Борису. Без всяких Ирок. Бориса тронула такая верность. Он рванул на груди рубашку и заголосил:
«Отче великий патриарх Иов! Бог свидетель, что не будет в моем царстве бедного человека! И эту последнюю рубашку разделю со всеми!».
Экономическая реформа в программках не значилась, поэтому московский бомонд насторожил кончики ушей. Ждали: вот сейчас Борис дарует вольности дворянству, пообещает лечь на рельсы через 500 ударных дней, побожится съесть Шапку Мономаха, если реформы не пойдут. Но на этом коронация закончилась. Нужно было работать, то есть воевать.
Но воевать Борис боялся. Над ним висело проклятие самозванства, оно сковывало его по рукам и ногам. Поэтому Годунов занялся делами внутренними: стал искать приличного жениха для дочери Ксении и готовить престолонаследие для сына Федора.
Ксении выписали принца Датского. Принц Иоанн примчался сразу, без сомнений быть или не быть. Годунов встретил его, угостил, разместил в Кремле и убыл помолиться к Троице.
Принц скончался от горячки.
Писец тут же придумал, что Годунов будто бы отравил принца, боясь, что народ захочет его в цари «мимо Федора». Чуть-чуть не хватило Писцу таланта сочинить, что самого Годунова убьют раствором белены в ухо, Ксению утопят в пруду, жену Бориса отравят вином, а наследник Федор и принц Датский уколят друг друга отравленной шпагой…
Стали тогда искать женихов да невест среди солнечных грузин, герцогов немецких, принцев английских. Но не успели. Времени уже не оставалось, шел предвоенный 1604 год…
Годунов, вроде бы, правил хорошо. Государственный механизм крутился без заминок. Осваивалась Сибирь, настраивалась дипломатия, шли переговоры и обмен делегациями с заграницей, наши ездили учиться, — попы только охали. Снижались налоги, повышалось жалованье. В 1601 году случился страшный неурожай от дождливого лета. Голод выкосил 500 000 (!) москвичей и жителей подмосковья. Борис раздавал помощь направо и налево, но его все равно не любили. Почему? А просто так. По известному русскому кочану.
Империя гибла. Борис строил какое-то другое государство, а старая имперская пирамида под его ногами растрескивалась, рассыпалась, зыбко затягивала вглубь. Тут бы Борису отойти в сторонку и на новом месте заложить новую Империю, конституционное королевство или даже Республику, цыкнуть на стариков, тихо удавить конкурентов. И работать. И мы бы ему многое простили. Но Годунов продолжал топтаться в болоте — там, где он был самозванцем, убийцей, клятвопреступником.
«Годунов пал вследствие негодования чиноначальников Русской Земли», разумно отметил Историк.
Каких еще чиноначальников? Почему они у тебя, Боря, свободно ходят? Почему ты не строишь их по линейке? Почему ты не перевел их на талонную систему? Чем занимается твоя прокуратура? Кто в хате хозяин?
Вопросов много, ответ один. Большой, красивый, умный, способный царь Борис Первый не потянул быть Императором!
Бессилие всегда выходит в гнев. Стал Борис гневаться. Стал искать, кто виноват. Устроил систему доносов. Холопы стали стучать на своих хозяев за мелкую монету. В государстве возникла нервозность, воровать стало щекотно, и чиновники стали болеть.
Борис озлоблялся все больше и больше. Потянулись этапы в Сибирь и ближние ссылочные места. Сослали всех Романовых. Выжили только Иван Романов да брат его Федор — «первый помощник в делах государственных», постриженный в монастырь под именем Филарета.
Неразбериха в государственных умах, «неправильность» воцарения Годунова вызвали чемоданные настроения. Все чего-то ждали. И дождались.
Годунов был самозванцем в законе. То есть все знали, что по-настоящему Борис — не царь. Царский титул предполагал некое божественное право, некое божественное происхождение монарха. А когда тебя приводят под венец чуть ли не с улицы, когда каждый в твоей свите чешет в затылке: «Чем я хуже?», — и начинает мечтать, как бы он плавно выступал в Шапке, то почтения к царскому имени становится меньше. С другой стороны, Годунова публично «уговорили» в цари, его власть была утверждена законным путем и оформлена законными документами. Годунов не стал подгонять свою туманную родословную под какого-нибудь дальнего, забытого рюриковича, хоть мог бы это сделать легко, ведь подгонялись же рюриковичи под византийских императоров.
