Зуб стукался об зуб, а с одежды капала вода.
Жена Оптимистова плакала от боли, обиды и жалости к себе. Нарядное дачное платье порвалось, новые сандали измарались в грязи, ногти сломались и растрепалась причёска. Жена Оптимистова плакала и поднимала свою горькую ношу. И чем выше её поднимала, тем шуба с кольцом больше казались ей вещами ненужными, некрасивыми и бесполезными.
Кто будет смотреть на её кольца и шубы на даче? Даже Подлизов убежал, хотя ради народной похвалы был готов, казалось, на всё.
Артём Павлович же думал, что если бы купил шубу жене, то сейчас бы накинул сам её на плечи и грелся. А ещё бы купил жене унты, соболиную шапку и толстые меховые варежки. И даже очки с мехом бы купил.
Но чем выше жена Оптимистова поднимала мужа, тем приветливей становилось пламя пожара, и Оптимистов подумал, что не так уж плохо, что баня горит. Наоборот – хорошо. И было бы лучше, если бы она горела сильнее. И тогда было бы теплее, и ещё теплее, и ещё.
И когда жена подняла Артёма Павловича на самый верх, он воскликнул от радости:
– Пожар!
И вскинул руки над головой. И даже пустился в пляс, хромая и стуча зубами.
Грязная и усталая жена Оптимистова с удивлением смотрела на мужа, пока он, забыв, как тяжело далось Оптимистовой поднять его, чуть снова не грохнулся на дно колодца.
Жена Оптимистова в последнюю секунду поймала его и отвела от края беды.
Жар от огня проникал в холодные кости Артёма Павловича, и он старался запретить зубам клацать друг об друга.
– Снимай, – Оптимистова сняла с Артёма Павловича старый дачный пиджак и по одной расстегнула пуговицы на дачной белой рубашке.
Оптимистов давно работал главным редактором газеты, и у него давно не было никакой одежды, кроме костюмов и туфель. Да и зачем ему другая одежда, когда он так любит созидательный труд?
Жена Оптимистова стянула с Артёма Павловича туфли, носки и брюки, поставила рядом с гигантским костром и отправилась узнать, что происходит с её рыбонькой-птичкой.
Рыбонька-птичка почему-то спокойно сидела в холодной воде, как будто вода совсем и не холодная.
– Птичка моя, мы тебя сейчас поднимем. Папа согреется, и поднимем.
Папа в одних трусах сидел на земле и мечтательно смотрел на огромные языки пламени.
– Не надо, – ответила Варвара.
– Как не надо? Мы быстро, золотце ты моё. Всё хорошо-хорошо будет.
– Да, – согласилась Варвара. – Если папа за лексусом сходит.
– Рыбонька, да как же он пойдёт? У него и трусы мокрые, – почему-то сказала жена Оптимистова. – Он пойдёт, а ты в колодце что делать будешь? Менингит зарабатывать?
– А я менингит вообще не люблю. Я закалённая. А папу, если он разок ещё упадёт, не поднимешь больше.
Жена Оптимистова подумала, что рыбонька-птичка права: второй раз поднять мужа она вряд ли сможет. Она и первый подняла с трудом. Да и вид у Артёма Павловича какой-то странный: сидит в трусах на земле, колени трёт от жара и посмеивается.
– Артёмка, – сказала жена Оптимистова.
Артёма Павловича последний раз называли Артёмкой в детском саду. Отец Оптимистова всю жизнь работал на экскаваторе и гордился тем, как профессионально роет землю. Образования у отца Оптимистова не было. В школе он четыре раза оставался на второй год, а в техникуме, в который его взяли после восьмого класса, отца Оптимистова отчислили без права восстановления. Тогда он и сел за руль экскаватора.
Отец Оптимистова за то, что он умеет управлять машиной, а другие не умеют, очень уважал себя и обращался сам к себе по имени с отчеством, а когда у Павла Валентиновича родился сын, с трёхлетнего возраста он стал называть сына по имени с отечеством, приучая его к хорошей жизни.
Павел Валентинович объяснил Артёму Павловичу, что такое созидательный труд, почему одним людям он полезен, а другим – нет. Все свои деньги, заработанные на экскаватор, Павел Валентинович тратил на образование и самоуважение сына, поэтому Артём Павлович и вырос таким самоуважаемым.
С первых дней устройства в газету он умудрился наладить отношения с директором ЛПК и очень быстро занял место сначала заместителя, а потом и самого редактора газеты. А всё потому, что директору Артём Павлович рассказал о труде созидательном, которому следует учить работников ЛПК.
После рассказов Оптимистова на территории завода ввели пропускную систему, стали контролировать отработанное время и внезапно понизили зарплату.
Артём Павлович учил директора совсем другому, но теория о созидательном труде помогла директору сделать правильное решение. И в оптимизации рабочих мест, и времени производственного, и экономии фонда заработной платы. За эту теорию директор и уважал Артёма Павловича, и даже директор никогда не называл его Артёмкой.
Жена Оптимистова тоже никогда его так не называла: ни ласково, ни в шутку, ни с издёвкой. Она и замуж выходила за Артёма Павловича, который всегда в классическом костюме, с галстуком, в белой рубашке.
Но человек в трусах у большого костра походил на Артёма Павловича только овальной формой головы и худыми конечностями.
– Артёмка, – повторила жена Оптимистова.
Человек в трусах повернулся к ней, хохотнул, развёл руки в стороны и воскликнул от радости:
– Пожар!
Чему радовался человек? Теплу и свету? Освобождению из колодца? Тому, что баня сгорит и с ней сгорят все несчастья Артёма Павловича?
– Артёмка, ты бы за лексусом сходил, а то наше золотце в колодце, – сказала жена Оптимистова и подумала, что вряд ли Артём Павлович дойдёт до города в состоянии Артёмки. – А хочешь, я с тобой пойду? Я с тобой пойду, а золотце в колодце посидит.
Жена Оптимистова сказала и решила, что оставлять дочь в колодце одну – абсурд, издевательство и много чего ещё, чему нет названия и не будет. Однако отпускать Артёма Павловича одного в город тоже опасно. Если бы жена Оптимистова умела управлять автомобилем, она бы поехала сама. С другой стороны, если она кого-нибудь попросит, кто-нибудь наверняка согласится покататься на лексусе и заодно приехать за мужем и рыбкой-птичкой.
– Ты, Артёмка, сиди здесь, грейся, а я сама в город за лексусом схожу и без лексуса не вернусь.
Артём Павлович хохотнул в ответ на слова жены, встал, раскинул руки, постоял с раскинутыми руками и сел обратно.
Жена Оптимистова посмотрела на Артёмку и подумала, что шубу она вряд ли когда-нибудь получит.
Перед походом в город Оптимистова сказала в колодец:
– Птичка моя, быстро в город схожу, а то папе нехорошо. Или слишком хорошо – не знаю.
– А я вообще хождения все эти не люблю, – сказала Варвара со дна колодца. – Идите вдвоём.
– А ты? Менингит?
– Никакого менингита. Мне тепло. Я зарядку делаю.
С этими словами Варвара махнула руками и стукнулась о стенки колодца, на чём зарядка и закончилась.
– Пусть папа греется. Замёрз он.
– В пути согреется.
Жена Оптимистова посмотрела на Артёмку. Он стоял перед
