хладнокровен, сюжет полнокровен, а критик малокровен.
Неизмеримо хуже, когда происходит наоборот: автор поражает полнокровием, сюжет — малокровием, а критик — хладнокровием.
С великих людей снимают маску после смерти, потому что ее не удалось сорвать с них при жизни.
Человек, который приходит без приглашения, либо фаталист, либо свинья.
Женщина бальзаковского возраста — это такая женщина, которая еще помнит Бальзака.
В советской России вся жизнь проходит в сплошном угаре, потому что все сплошь готовят на примусах.
Чтобы дожить до торжества идей, надо за них умереть.
Верх невезения:
— Сидеть на иголках и кашлять.
После обильной выпивки французы переходят на соду, а русские — на «ты».
Для того чтобы выжить, надо пережить.
А для того чтобы пережить, надо пожить.
А для того чтобы пожить, надо выжить.
Многолюб, которого не накрыли, называется однолюбом.
Когда женщине сорок с хвостиком, то она и вертит хвостиком.
В эмиграции сначала так:
— Имею двести тысяч, ищу компаньона.
А потом так:
— Разыскиваю компаньона и мои двести тысяч…
Легче осмыслить чужую смерть, чем понять чужую жизнь.
Можно и не имея голоса жить припеваючи…
Сила воли необходима в двух случаях: во-первых, чтоб принять решение, во-вторых, чтоб его не выполнить.
Лучше быть рабом привычек, чем пленником иллюзий.
Когда душа ближе всего к земле?
— Когда она уходит в пятки.
Про каждого человека можно написать роман, но не каждый человек заслуживает некролога.
Когда люди живут долго вместе, они становятся похожи друг на друга и мало — на самих себя.
Если бы у Гитлера было чувство юмора, он бы уже давно повесился.
Чтобы прослыть глубокомысленным, надо долго хмуриться.
Человека, который ясно видит, что он ошибся, называют ясновидцем.
Убийственна не бездарность, а спрос на нее.
Счастливым называется такой брак, в котором одна половина храпит, а другая не слышит.
Верх карьеризма, это — мечта мухи, чтоб из нее слона сделали.
Признание приходит поздно, склероз — рано.
У отзывчивых людей один недостаток: их никогда нет дома.
Испорченные дети говорят, что любят папу с мамой, а честные — трубочки с кремом.
Лучше иметь связи в сферах, чем в стратосферах.
Худший вид остряка — это остряк-самоучка.
Стоик верен своей жене, циник — чужой, эпикуреец — обеим.
Верх невезения:
— Быть спущенным с лестницы и не успеть хлопнуть дверью.
Человек с навязчивой идеей — это такой идейный человек, от которого не отвяжешься.
Тронная речь Сталина:
— Пошли вон, дураки!..
Верх противоречия: очутиться в пиковом положении и чувствовать себя козырем.
Философия брака: кратчайшее расстояние между точками есть развод.
Двойная бухгалтерия — это смотреть на звезды, а считать доллары.
Чтоб прослыть ясновидцем, предсказывай будущее на сто лет вперед.
Чтоб прослыть глупцом, предсказывай его на завтра.
Нарисовать новую карту Европы может только маляр.
Если иметь подходящий народ, можно сделаться вождем народа.
Пока истина не стала прописной, за нее страдают, а когда она прописная, ею жонглируют.
Легче угробить живого, чем воскресить мертвого.
Никто так не ценит свободы печати, как графоман.
Когда оптимиста вынимают из петли, он даже не удивляется.
Покойник и похоронное объявление, это — факт и реклама.
Когда вождю ставят памятник про жизни, то для того, чтоб поторопить его.
Трудно уцелеть не столько в начале революции, сколько в конце эмиграции.
Человек, которому некуда бежать, называется беженцем.
Верх жестокости: поймать человека, страдающего тиком, и запретить ему моргать.
Арийский параграф: прежде чем отправиться к праотцам, убедись, что они не евреи.
Верх популярности — это когда весь мир ненавидит одного человека.
В Германии есть два лагеря: один вооруженный. Другой концентрационный.
Вожди подобны бомбам: они падают сверху.
Примечание к Майн Риду:
Если Гитлер — охотник за черепами, то Муссолини — всадник без головы.
Итальянская версия:
— Договор с Германией — это самоубийство с целью грабежа.
* * *
Кроме портовых босяков и колоратурных сопрано, были в Одессе свои любимцы, знаменитости и достопримечательности, которыми гордились и восхищались и одно упоминание о которых вызывало на лицах неподдельную патриотическую улыбку.
Так, например, пивная Брунса считалась первой на всем земном шаре, подавали там единственные в мире сосиски и настоящее мюнхенское пиво.
Пивная помещалась в центре города, на Дерибасовской улице, окружена была высоким зеленым палисадом и славилась тем, что гостю или клиенту ни о чем беспокоиться не приходилось, старый на кривых ногах лакей в кожаном фартуке наизусть знал всех по имени и знал, кому, что и как должно быть подано.
После вторников у Додди, где собирались художники, писатели и артисты и где красному вину удельного ведомства отдавалась заслуженная дань, считалось, однако, вполне естественным завернуть к Брунсу и освежиться черным пенистым пивом.
Сухой, стройный, порывистый, как-то по-особому породистый и изящный, еще в усах и мягкой, шатеновой и действительно шелковистой бородке, быстро, и всегда впереди всех, шел молодой Иван Алексеевич Бунин; за ним, как верный Санчо Панса, семенил, уже и тогда чуть-чуть грузный, П. А. Нилус; неразлучное трио — художники Буковецкий. Дворников и Заузе — составляли, казалось, одно целое и неделимое; и не успевал переступить порог популярный в свое время А. М. Федоров, поэт и беллетрист, как Бунин, обладавший совершенно недюжинным, совершенно исключительным даром пародии, и звуковой и мимической, начинал уже подбираться к намеченной жертве:
— Александр Митрофанович, будь другом, расскажи еще раз, как это было, когда ты сидел в тюрьме, я, ей-богу, могу двадцать раз подряд слушать, до того это захватывающе интересно…
Федоров, конечно, не соглашался и «за ложную стыдливость, каковой всегда прикрывается сатанинская гордость», немедленно подвергался заслуженному наказанию.
Карикатура в исполнении Бунина была молниеносна, художественна и беспощадна.
Этот дар интонации, подобный его дару писательства, невзирая на смелость изобразительных средств, не терпел ни одной сомнительной, неверной или спорной ноты.
Переходя на тонкий тенор, острый, слащавый и пронзительный,
