class="p1">В литературный абзац его не вместишь, и, стало быть, покуда будут эти книги написаны, одно только и остается: отвесить утешителю дней низкий земной поклон.
После Зощенко кто мог читать Демьяна Бедного, Ефима Зозулю и прочих казенно-коштных старателей и юмористов.
А ведь, кроме комсомольских увеселителей, были якобы и всамделишные писатели из народа, поэты от сохи, от подпочвы, которых подавала «Молодая гвардия», одергивала за уклон «Литературная газета» и производила в лауреаты Академия наук.
Где они? Кто они? Какое наследие оставили они не то что надменному веку, а хоть одной покладистой пятилетке?
Имя им — легион, произведения их — пыль.
Помнится, невзначай указал мне Адамович на одного из легиона, и тоже от сохи, некоего Мих. Светлова.
Издание «Молодой гвардии», сборник стихов «Ночные встречи».
Не приведи господи встретить такого ночью!..
Но все же, для памяти, записал в записной книжке.
Четыре строчки из стихотворения «На море»:
Там под ветра тяжелый свист
Ждет меня молодой марксист.
Окатила его сполна
Несознательная волна…
Да! Этот не то что от сохи, а от самых земных пластов. от суглинка, от рыхлого чернозема.
Такая мощь и сила в нем.
Что, прочитав его творенья,
Не только чуешь чернозем,
Но даже запах удобренья.
* * *
Редким и, может быть, единственным исключением в импровизированном хаосе зарубежных начинаний являлись «Последние новости».
Возникли они из небытия, но оформление их произошло быстро, и бытие оказалось прочным, крепким и на долгие годы обеспеченным.
Ни тарелочного сбора, ни меценатских щедрот.
Все шло самотеком, издателям на утешение, заграничному отечеству на пользу.
Тираж рос, подписчиков хоть отбавляй, отдел объявлений работал до отказу, и в пятом часу утра уже на всех парижских вокзалах грузились кипы свежих, вкусно пахнувших типографской краской номеров, с заманчивой бандеролью:
Лион, Марсель. Гренобль, Нью-Йорк, Белград, Вена, София, Истамбул, Англия, Швейцария. Испания, Алжир… полный курс географии, до Гонолулу включительно.
«Дубовый листок оторвался от ветки родимой», и судьба раскидала людей по всему лицу земли.
Отсюда и география.
В директорском кабинете одиноко заседал бывший член Государственной думы, по убеждениям кадет, по образованию агроном. Николай Константинович Волков.
Заседал он двадцать лет без малого и все подсчитывал строчки.
Коммерческую часть держал крепко, при слове «аванс» покрывался легкой испариной, в издательском деле ровным счетом ничего не смыслил, но общественное добро берег как зеницу ока.
На заседаниях правления Волков долго и обстоятельно докладывал, а председательствовал Александр Иванович Коновалов, бывший московский миллионер, член Временного правительства, старый либерал и общественный деятель.
Ал. Ив. скучал, хмыкал, что-то такое жевал, выпячивал нижнюю губу и явно томился.
Был у него широкий размах, привычка к большим делам и, по сравнению с «Товариществом мануфактур Ивана Коновалова с сыном», микрокосм заграничной газеты казался ему чем-то бесконечно малым.
В соседних комнатах на улице Тюрбиго, над кофейней Дюпона, работала контора, принималась подписка, пожертвования в пользу больных, неимущих, инвалидов, а по субботам выдавались гонорары, вычитывались авансы, и заведовавшая буфетом Любовь Дмитриевна, вдова Потемкина, отпускала в кредит сладкие пирожки собственного изделия и кузьмичевский чай в стаканах.
Но самое священнодействие происходило на другом конце огромного, занимавшего целый этаж редакционного помещения.
В четыре часа дня. летом в жару, зимой в холод, с регулярностыо человека, до конца исполняющего свой долг, появлялся П. Н. Милюков.
Неумный, широкоплечий, охраняющий входы Н. В. Борисов, за которым впоследствии так навсегда и установилось звание «папин мамелюк», вытягивался во весь свой рост и в узком коридоре первым встречал Павла Николаевича.
Папаша — так заочно именовали главного редактора — немедленно следовал во внутренние покои и сейчас же принимался за чтение рукописей, которые раньше всех и с немалым остервенением уже зорко просмотрел Ал. Аб. Поляков и для проформы перелистал И. П. Демидов.
Милюков читал долго, упорно и добросовестно. От строки и до строки.
Несмотря на всю свою благожелательность, подход к авторам у него был заранее подозрительный.
Всюду чувствовались крамола, контрабанда, отступление от «генеральной линии».
Надо сказать правду, что подозрительность его имела основания, ибо в смысле политических убеждений, склонностей и симпатий — состав сотрудников «Последних новостей» единого целого далеко собой не являл.
* * *
Невзирая, однако, на разнокалиберность состава и на неодинаковость склонностей и убеждений, жили мы на редкость дружно, тесно, а порою и весело.
Душой газеты и настоящим, неполитическим ее редактором был, разумеется, все тот же А. А. Поляков.
Милюков возглавлял, Поляков правил.
Альбатрос парил в поднебесье, рулевой стоял у руля.
Стоял и наводил панику на окрестности.
Сокращал Минцлова, укрощал многострочного Вакара, доказывал Павлу Павловичу Гронскому, что Милюков статьи его все равно не пропустит, и красным карандашом, краснее которого не было на свете, перечеркивал опасные места, советуя их исправить заранее.
Потом, завидев Полякова-Литовцева, хватался за голову и затыкал уши, ибо наперед знал, что Литовцев не только развернется на два полных подвала, но еще будет читать всю свою многоверстную статью вслух и после каждого абзаца захлебываться и требовать шумного и немедленного одобрения.
А специальностью Абрамыча было все. что угодно, но во всяком случае, не восхищение и не угождение.
Андрей Седых, которого все любили за веселый нрав и несомненное остроумие, говорил по этому поводу, что в России было три словаря — один Грота, другой Даля и третий Ал. Абр. Полякова.
На что Поляков неизменно отвечал ему одной и той же тирадой, выдернутой на этот случай из какого-то моего давнишнего альбома пародий:
— Эй вы, Седых, чертова кукла, идите-ка сюда и послушайте!
Седых, не подымаясь с места, сейчас же и весьма непринужденно парировал:
— Лучше быть чертовой куклой, чем очковой змеей.
Прозвище было придумано все тем же своевольным Андреем и заключало в себе весьма прозрачный намек на знаменитые Абрамычевы очки, через стекла которых сверкал и пронзал очередную жертву неумолимый взгляд когда-то голубых глаз.
Поляков терпеливо и угрожающе ждет, пока Седых, под непрерывный стук пишущих машинок, не выговорит весь свой репертуар.
— Красноречивей слов иных очков немые разговоры!.. — продолжал подливать масла в огонь неунимавшийся король репортажа.
Наконец, когда уже все реплики были очевидно исчерпаны, Седых без всякого энтузиазма подходил к столу Саванароллы — еще одно из многих прозвищ Абрамыча — ис невинным видом спрашивал:
— Вы мне, кажется, хотите сказать что-то приятное?
Поляков наклонялся через весь стол и с убийственной отчетностью произносил свою излюбленную фразу:
— Я вам хотел сказать, молодой человек, то, что вам хорошо известно…
— А именно? — продолжая криво улыбаться и уже заранее трясясь от душившего его
