Анна Грейси
Похищенная принцесса
Щенок стал последней каплей.
Ники любил Зузу всем своим сердечком, как может любить лишь семилетний ребёнок. Настолько, что на вторую ночь тайком взял его к себе в кровать. Даже если бы Калли не слышала восторженного щенячьего визга из-под одеяла, она бы все равно догадалась, что сын нарушил правила, по выражению абсолютной невинности на его лице. Но некоторые правила создаются, чтобы их можно было иногда обойти.
Калли поставила тёплое молоко на прикроватный столик, поцеловала сына на ночь и вышла, пряча улыбку.
Два часа спустя, когда приём, наконец, закончился, она снова заглянула к Ники.
Щенок был мертв.
Ники сидел в постели – в шоке, с заплаканным лицом. Крошечный щенок, окоченевший и безжизненный, свернулся у него в руках. На мордочке засохла желтая пена.
– Его всё время тошнило. Что я сделал, мама, что я сделал?
На полу у кровати стояла полупустая миска молока и чашка, та самая, которую она дала сыну.
– Ты пил молоко? – спросила Калли, едва сумев выговорить это громче шепота.
– Оно было странное на вкус, – сказал мальчик. – Мне не понравилось, и я отдал его Зузу.
И она поняла. Если б он не отдал молоко щенку, то это сам Ники сейчас был бы маленьким холодным тельцем на кровати.
Тогда она поняла, что должна сделать. Выбора не было.
Дорсет, Англия, 1816
– Лучше не ехать горной тропой, капитан Ренфру. Надвигается гроза, в темноте дорога опасна.
Гэбриэл Ренфру, последний из четырнадцатого полка лёгких драгун, бросил беглый взгляд на темнеющее небо и пожал плечами:
– У меня достаточно времени до того, как начнется гроза. Всего хорошего, хозяин, – он вышел из маленькой уютной таверны и отправился на конюшню.
Пышногрудая блондинка-горничная вышла вслед за ним и по-свойски взяла за руку.
– Зачем подвергать себя опасности на горной тропе, капитан, когда у меня наверху тёплая и уютная постель?
Гэйб улыбнулся:
– Благодарю, Салли. Щедрое предложение, но я должен ехать.
Должно быть, я старею, решил Гэйб, уезжая прочь. Предпочесть скачку в холодной темноте, на пути в свой пустой дом, скачке на соблазнительной блондинке в уютном тепле её спальни…
И хотя он жаждал отрешения, бездумное совокупление его не привлекало. А когда тоска охватывала его так, как сегодня, не спасали ни выпивка, ни женщины.
Лишь темнота, скорость и опасность могли очистить его сердце и разум.
Сегодня тоска овладела им как никогда прежде. Разговор в таверне свёлся к мужчинам, не вернувшимся домой, к семьям, вынужденным жить без них; ровесники Гэйба, мальчишки, с которыми он вырос, мальчишки, которые ушли за ним и Гарри на войну. «Я позабочусь о них», – сказал он так беспечно, когда они уходили.
Но он не смог.
Почему изо всех вернулся именно он? Остальных парней оплакивали, по ним горевали и отчаянно тосковали. Они были нужны своим семьям.
Но не Гэйб.
Он мчался всё быстрее сквозь лёгкие тени. Узкая, залитая светом тропка исчезла, когда сгустившиеся облака заслонили полную луну. Волны внизу бились о скалы. Солёная морось жалила кожу, и Гэбриэл скакал по тонкой грани между жизнью и смертью, как он делал это прежде, давая судьбе возможность передумать.
Снова доказывая самому себе, что, несмотря ни на что, он всё ещё жив. Даже если не знает, почему.
* * *
Ла-Манш
– Нет! Так не пойдёт! – Калли, беглая принцесса Зиндарии, пыталась ровно держать кружившуюся голову. – Я заплатила, чтобы меня доставили в Лалворт, – она сжала пальцы на фальшборте[1] раскачивающегося на волнах корабля и отчаянно всматривалась в ночь. Облака заслонили свет луны, и всё, что она видела, – это белые вершины и виднеющиеся вдали тёмные скалы. Никаких признаков жизни: ни строений, ни жителей.
Это вообще – Англия? Она не имела ни малейшего понятия. Была полночь, и её грубо разбудили от неглубокого сна. Семь часов до этого её жестоко выворачивало.
– Вы с мальчиком сойдёте на берег здесь, мэм. Приказ капитана, – сказал ей матрос.
– Ники! – Где же Ники? Он был здесь всего минуту назад. – Где мой сын?
– Я здесь, мам. Я только доставал шляпную картонку, – её семилетний сын вышел из-за бухты каната и поспешил к ней.
Калли опустила руку ему на плечо. Ники – самое важное, что есть в её жизни, главная причина, по которой она оказалась здесь.
– Я заплатила, чтобы меня доставили не сюда, – заявила она матросу, как сама надеялась, достаточно твёрдо. – Лалворт – маленький город в удобной бухте…
– Так, парни…
Неожиданно Калли схватили два дюжих моряка.
– Что?.. Да как вы смеете!..
Что происходит? Они же ведь не хотят бросить её за борт? Ники… В ужасе, отчаянно пытаясь добраться до Ники, она дралась, как дикая кошка, пинаясь, крича, задыхаясь от ужаса.
– Сначала мальчишку, – прокричал кто-то. – Тогда она не станет сопротивляться.
Она неистово извернулась, как раз вовремя, чтобы увидеть, как моряк легко подхватил Ники, будто тот ничего не весил. Он потащил мальчика к планширу[2] , поднял и бросил за борт.
– Ники!
Дух борьбы покинул Калли. Она не сопротивлялась, когда мужчины перебросили и её через фальшборт. Ники.
Она бросилась в объятия моря. Утонуть… милый Боже, только не говори, что я увезла Ники так далеко, чтобы он вот так погиб…
Матросы отпустили её, и она упала. И с глухим стуком приземлилась в маленькую, яростно раскачивающуюся на волнах шлюпку. Матрос поддержал её.
Ники сидел, согнувшись; лицо его было измученным, бледным, ему было страшно – но он был жив.
– Ники! Слава богу! – Калли бросилась к нему.
Лодчонка опасно накренилась.
– Сядьте, мисс! Вы нас всех утопите! – матрос схватил её за руку и дёрнул, чтобы усадить на корму.
Калли была разгневана, напугана, но понимала, что выбора нет. Она села, ни на секунду не сводя глаз с Ники. Волны становились всё больше, шлюпку качало и бросало. Калли немного умела плавать. Ники не умел.
Что с ними будет? Она отчаянно всматривалась в далёкий берег. В голове лихорадочно кружились мысли о белых работорговцах, контрабандистах и вещах похуже. Она знала, что опасно платить неизвестному капитану убогого судёнышка, чтобы он перевёз их через канал. Однако ещё опаснее было сесть на регулярный паром в Кале, ибо тогда их, конечно же, обнаружили бы. И вернули назад.
