Поиски. — Квинт-знаменосец. — Предупреждение друида. — Сверкающее золото на священном дубе. — Навин-переводчик. — Предумышленная жестокость.
Квинт, стоя на борту римской военной галеры, нетерпеливо всматривался в клубящийся вокруг туман, туда, где проглядывали очертания высоких белых утесов.
Наконец-то Британия! Дикий туманный остров, о котором он мечтал все свои девятнадцать лет — или, по крайней мере, ему так казалось. Ибо Квинт не мог припомнить такого дня, когда бы он не слышал упоминания о жуткой и ужасной гибели своего прадеда Гая Туллия.
Я найду его, думал он с нарастающим возбуждением. Найду то место с золотым деревом и кругом камней под ним, даже если мне придется перетряхнуть каждый клочок этой варварской страны!
Он неловко двинулся по шаткой палубе, когда по галере ударила огромная волна. Потеряв равновесие, Квинт вцепился в раскрашенного орла на носу, но зеленая вода захлестнула его, и он покатился, клацая мечом, щитом и кирасой по мокрой палубе. Галерные рабы, хоть в это время и налегали с усилием на весла, чтобы подвести корабль к берегу против ветра, не замедлили расхохотаться.
Квинт, слыша это, покраснел, но, поднявшись, сделал вид, что ничего не заметил. Ниже достоинства римского солдата замечать, что галерные рабы вообще существуют. Но он бросил нервный взгляд в сторону кормы, где сгрудились десять других кавалеристов во главе со своим командиром. По счастью, центурион Флакк страдал морской болезнью, а прочие же, в отличие от Квинта, не имея личных причин стремиться на дикий, и лишь наполовину завоеванный остров, кутались в плащи.
Ветер становился резче, валы росли, и Квинт начал гадать, не отнесет ли их шторм через пролив, обратно в Галлию. Хотя стояла осень, не время для гроз, молния внезапно прорезала небо, и гребцы принялись причитать:
— Нептун! Нептун! Помилуй нас!
Квинт и сам пробормотал несколько молитв, обращенных, однако, по большей части к Марсу, богу войны, которого особенно почитал. Он обещал жертву Марсу, если высадка будет благополучна, но беспокоила его не столько собственная безопасность, сколько безопасность грузового судна, следовавшего за ними. Этот корабль перевозил лошадей, в том числе и Ферокса, коня Квинта — самое дорогое существо на свете, за исключением, конечно, матери и младшей слепой сестры, оставшихся в Риме.
Ферокс[1] был крупный, умный черный жеребец, столь же воинственный, как его кличка, и каким должен стать сам Квинт. Он вступил в римскую армию лишь в прошлом году, когда ему исполнилось восемнадцать, и не изведал еще ничего, кроме рутинной охранной службы в столице. В конце концов, дальний родственник по матери поспособствовал переводу Квинта в части, направляемые в Британию. И то родственнику пришлось потрудиться. Он даже направил петицию самому императору Нерону.
Гром прокатился над головами, и хлынул ливень. Квинт стиснул зубы, когда ледяные струи застучали по бронзовому шлему и потекли по спине под кожаной кирасой. Галерные рабы могут ныть и ругаться, но римский солдат обязан переносить такие трудности стоически.
К счастью, дождь сбил волны, и немного погодя под килем галеры уже хрустела прибрежная галька — не совсем там, где они намеревались высадиться, но все же это была земля. Грузовой транспорт вскоре показался из мглы и причалил рядом.
Квинт побежал туда, чтобы помочь лошадям. Ферокс задрожал и зафыркал, когда увидел хозяина, и послушно пошел по мелководью, где Квинт встретил своего черного жеребца и ласково его похлопал, тихо приговаривая: — Ну вот, старина — благодарение Эпоне[2], ты невредим!
О двух других лошадях, увы, сказать этого было нельзя. Они переломали ноги при падении на палубу во время качки, и Квинт вынужден был отвернуться, стыдясь подступивших слез, когда солдат перерезал лошадям глотки. Не было времени для проявления чувств. Флакк, центурион, уже носился вверх-вниз по берегу, выкрикивая приказы, проклиная погоду и вообще все на этом паршивом острове, где он уже прослужил несколько лет, прежде, чем его послали в Италию набирать новобранцев. Промозглый холод и моросящий дождь были особенно непривычны для солдат-южан, но они седлали лошадей, поднимались в седла и строились, закаленные суровой дисциплиной. Таким образом они поднялись на пологий утес и там разбили лагерь.
Никто не потревожил их. Молчаливый лес казался столь же необитаемым, как бурный океан под белыми утесами. Не было слышно ни одного звука, кроме дождя, и пока они ставили лагерь, Квинт даже испытывал некоторое разочарование, о чем немедленно и сообщил своему другу Луцию Клавдию Друзу, который был его ровесником и также уроженцем Рима, однако значительно более высокого происхождения — он был в дальнем родстве с покойным императором Клавдием.
— Я ждал, что мы увидим какие-нибудь признаки врага, когда высадимся, — угрюмо произнес Квинт, устраиваясь на земле под навесом из щита и придвигая к костерку кожаные сандалии, от которых валил пар. — Я думаю, туземцы настроены враждебно — нас ведь поэтому послали укреплять Девятый легион.
Луций пожал плечами, вытащил меч из ножен и отрезал себе кусок баранины.
— Хотел бы я снова оказаться в Риме, — заметил он, вздрагивая от холода. — Только представь себе: сияние солнца, ароматы цветов, мы все, стремящиеся на игры в Большой цирк, и повсюду прелестные девушки с золотистыми кудрями и милыми улыбками. О Юпитер! Даже толстая рожа Нерона в императорской ложе показалась бы мне сейчас прекрасной. Боги, конечно, сохранят нашего божественного цезаря, — поспешил добавить он.
Худое мрачное лицо Флакка показалось из-за костра.
— Меня тошнит от напыщенных молодых римлян вроде вас двоих! Здешнее племя в Кенте дружелюбно, но если исполнятся твои ожидания, Квинт Тулий Пертинакс, то, уверяю тебя, больше ты уже ничего не захочешь. Какой-нибудь дикарь, размалеванный синей краской, помчится, вопя, на тебя в боевой колеснице, и ты живо запросишься к маме, на свою хорошенькую беломраморную виллу, к ваннам с розовой водичкой — вот и все!
Ярость охватила Квинта, с языка его готово было сорваться множество язвительных слов в ответ, но он вынужден был их проглотить. Он ограничился тем, что прошептал Луцию:
— Этот испанский пес — всего лишь ничтожный провинциал! Ибо римская армия состояла из уроженцев всех завоеванных стран огромной империи, а в Девятом или «Испанском» легионе служило много испанцев, которых коренные римляне считали много ниже себя.
Когда Флакк удалился, чтобы сделать нагоняй кому-то на другом конце лагеря, Луций сказал:
