Ги Бретон - Загадочные женщины XIX века

Это было в 1867 году. Однажды вечером во время прогулки по парку Тюильри некая баронесса де П. атаковала юного короля Людовика II Баварского, прибывшего в Париж на Выставку.

Король, о котором говорили, что он еще не расстался с девственностью, был, казалось, немало смущен опасными речами очаровательной соблазнительницы. Внезапно его взгляд упал на статую, и он сказал:

— Мне хотелось бы полюбить женщину из камня… белую и неподвижную, как эта.

И он указал на скульптуру. Мадам де П. улыбнулась.

— Неужели, Сир, вас прельщает участь Пигмалиона?

— Да! Но ведь это невозможно!

Баронесса вкрадчиво-лукаво возразила:

— Отчего же, Ваше Высочество? Вполне возможно.

— Вы полагаете?

— Я в этом совершенно уверена.

— Но что нужно для этого сделать?

— Всего-навсего, Сир, надеть белое платье…

Людовик II Баварский покачал головой.

— Нет, это не поможет. И в белом платье женщина останется живой, из плоти и крови. А мне хотелось бы любить белое каменное тело.

Изумленная и напуганная, мадам де П. отступила. На следующий день она говорила одной из своих приятельниц:

— Этот человек безумен! Он ищет женщину из камня. Вряд ли он найдет свой идеал в Тюильри!

И она была права.

Дамы, которых можно было встретить в Тюильри во времена Второй Империи, меньше всего походили на каменные статуи. Под складками кринолина таились весьма страстные натуры, разогревавшие и без того непомерные аппетиты Наполеона III.

Император был настоящим эротоманом. Завидев юбку, он впадал в транс. Дамы, бывавшие при дворе в период с 1852 по 1870 год, рано или поздно становились наложницами императора. Он самозабвенно овладевал ими — на сундуках, стоявших в проемах дверей, на столе, за занавеской, в кресле, в укромном углу, под каминным колпаком, на диване, в шкафу, — и проявленная ими слабость оборачивалась могуществом…

Как бы это ни казалось странным, но светская власть во Франции в течение восемнадцати лет опиралась на нежные женские ягодицы.

Не стоит отрицать очевидное, говаривал маркиз д'О Генриху IV. Да, не стоит отрицать очевидное. Раз уж месье Фульд, ведавший актами гражданского состояния в Тюильри, вернувшись домой 29 января 1853 года, сказал:

— Только что Его Высочество император и мадемуазель де Монтихо сочетались законным браком…

Раз уж монсеньер архиепископ Парижа, выйдя из Нотр-Дам 30 января в полдень объявил:

— Только что я обвенчал Людовика-Наполеона Бонапарта и мадемуазель де Монтихо…

Но мы возьмем на себя смелость утверждать, что Евгения стала французской императрицей в ночь с 30 на 31 января в замке Виленев-л'Этан, на огромном ложе, которое император со свойственной ему порывистостью не замедлил превратить в поле битвы, чем-то напоминавшее, по свидетельству Пьера де Лано, равнину Рейшоффен 6 августа 1870 года, пережившую нашествие славных кирасир.

Биограф Наполеона III мог бы привести еще более верное сравнение и уподобить вид императорского ложа Севастополю, каким он был 8 сентября 1855 года. Ведь чтобы овладеть таким бастионом, как Евгения де Монтихо, Наполеону III потребовалось целых одиннадцать месяцев, то есть он добивался победы ровно столько же времени, сколько армия Мак-Магона домогалась Малахова кургана…

Первая брачная ночь обманула ожидания императора. Он мечтал об испанке, горячей и темпераментной, а обрел женщину, не более сексуальную, чем кофейник, как не очень-то любезно заметил Александр Дюма.

Медовый месяц Наполеона III и императрицы Евгении был окутан глубокой нежностью.

Император, опьяненный победой, без конца шутил и по-детски гордился своим умением веселить окружающих. Столовая превратилась в арену для множества разнообразных проказ. Наполеон III вдохновенно преображал свою салфетку в зайца, который тут же начинал прыгать по столу. Император сыпал забавными историями, а тем временем из-под его пальцев появлялись крохотные бюсты наиболее влиятельных придворных, вылепленные из хлебного мякиша. За десертом он развлекал императрицу различными занимательными физическими опытами. Евгения с восхищением наблюдала, как он переворачивал стакан, полный воды, на лист бумаги, превращал апельсин в фонарик или удерживал на лезвии ножа пробку, в которую были воткнуты две вилки…

Евгения благосклонно взирала на все эти юношеские проделки, источником которых была любовь. На нее пал выбор императора, она вышла из Нотр-Дам его законной супругой и не могла позволить себе уподобляться простым смертным. Добропорядочная испанка, свято почитавшая традиции, была сдержанна и не выказывала Наполеону III нежности, которая бурно цвела в ее сердце.

У них за спиной уже было несколько дней семейной идиллии, когда Евгения попросила мужа отвести ее в Трианон. Ей хотелось побыть в замке, где Мария-Антуанетта прожила самый счастливый период своей жизни. Евгения еще привыкала к титулу императрицы.

7 февраля императорская чета прибыла в Париж, и Евгения обосновалась в Тюильри.

Она очень быстро привыкла к своей новой роли, которую ей суждено было играть на протяжении семнадцати лет. Ибо это была всего лишь роль. Она писала своей сестре Паке: «Со вчерашнего дня ко мне обращаются „Ваше Высочество“, и у меня все время такое чувство, что я участвую в какой-то комедии… Помнишь, в твоем спектакле я играла роль императрицы? Вот уж не думала, что мне придется повторить эту роль…»

Она играла самую элегантную, самую учтивую императрицу Европы, императрицу, с лица которой не сходит обворожительная улыбка. Ей хотелось исполнять эту роль безупречно, и она настаивала на необходимости обучаться основным приемам у трагедийной актрисы.

По иронии судьбы она выбрала, как это всем известно, Рашель, и в течение нескольких дней весь двор наслаждался, созерцая, как бывшая любовница Наполеона III обучает императрицу всем тонкостям искусства реверансов.

Подчеркнутая щепетильность Евгении, надо сказать, отнюдь не всегда разделялась императором, проявлявшим изрядное легкомыслие. Она обращалась к нему на «вы» и не иначе как «Сир», тогда как он говорил ей «ты», даже на людях, и звал ее по имени — «Эжени».

Императрицу шокировала манера Наполеона III вести беседу. Он допускал в своей речи изрядное количество двусмысленностей и обожал рассказывать фривольные истории, запас которых был неисчерпаем.