Натали Питерс
Опасное окружение
– Где ты была?! – бушевала Франсуаза. – Граф в ярости. Он уже бог знает сколько раз за тобой посылал, а ты бродишь неизвестно где. Скорее же, девочка! Поторапливайся!
Перепрыгивая через мраморные ступени парадного входа фамильного замка Лесконфлеров, я бросилась к Франсуазе.
– Милая, ты неотразима, когда стоишь вот так – уперев руки в бока, совсем как торговка рыбой из предместья, по ошибке попавшая в Лувр! – Но Франсуаза все еще хмурилась.
– Улыбнись, нянюшка! Оглянись вокруг: какой славный денек! Я люблю лето! Я и весну люблю, и замок, и дядюшку Тео, и даже тебя!
– Остановись, дитя мое, хотя бы во имя любви к Господу. – Франсуаза высвободилась из моих объятий, но тон ее был куда менее строг, чем слова. – Ты – настоящее пугало. А эти волосы… Где ленты? Где шпильки?
Раздалось деликатное покашливание дворецкого.
– Вас хочет видеть дядя, мадемуазель Элиза. Я сказал, что вы уже идете.
– Иди-иди. – Франсуаза махнула дворецкому нетерпеливо и почти высокомерно, будто была не простой нянькой, а хозяйкой замка. – Скажи, что Элиза сейчас придет. – Она недовольно оглядела мой наряд. – Кто это надоумил тебя так нарядиться?
– Ну не будь занудой, Франсуаза. Ты же не крестьянка какая-нибудь! Сейчас все дамы в Париже…
– Париж! – презрительно фыркнула нянюшка. – Знаю я, что творится в этом Париже!
Она решительным жестом извлекла из кармана фартука гребешок и принялась расчесывать мои непослушные черные кудри.
– Увидят тебя в таком виде, никому и в голову не придет, что ты дочь знаменитого генерала, племянница графа и крестница самого Наполеона. Ты выглядишь как уличная девка.
– А как выглядят уличные девки, Франсуаза? – лукаво прищурилась я.
– Не приставай, – ворчливо ответила та, – не до того. Дядя небось уже замучил всех расспросами, где ты есть.
– Но он видел меня за завтраком, Франсуаза, не прошло еще и двух часов. Клянусь, он даже взгляда не оторвал от своего паштета. Даже если бы я сидела за столом совсем голая, он и тогда ничего бы не заметил.
– Замолчи! Ты могла бы выказывать больше уважения к человеку, который заботится о тебе с самого детства. Что ты, что твои непутевые братья – все вы шалопаи! Но ты стоишь их обоих, это точно. Сущее наказание на мою седую голову. Чем я только прогневала Создателя?
Франсуаза расправила мои юбки, укоризненно покачала головой, заметив травинки на подоле, затем, отступив на шаг, испытующе оглядела меня.
– В общем, да, – неохотно признала она, – с каждым днем ты становишься все больше похожей на мать, а она была куда лучше всех этих бледных немочей, которыми наводнен Париж и которых там отчего-то считают красавицами. Тоже мне, Париж! Тьфу!
Поднимаясь к дядюшке в библиотеку, я все еще посмеивалась над патетической тирадой Франсуазы.
Библиотека была моим самым любимым местом в замке. Она совсем не походила на угрюмые и чопорные библиотеки в домах англичан, где мне доводилось бывать. Стены комнаты были оклеены бледно-серыми обоями, а большие прямоугольные зеркала, расположенные между высоким потолком и книжными полками, зрительно раздвигали пространство, улавливая свет, падавший из застекленной двери позади письменного стола дядюшки Тео. В углу напротив окна стоял большой глобус, друг моего детства. Сколько увлекательных часов провели мы с ним вместе! В другом углу стоял бюст моей матери работы Хоудона. «Корсиканская красавица» – так называлась эта работа, и каждый, кто видел ее, уверял, что ваятель лепил «красавицу» с меня. Пол был застелен толстым ковром с оранжево-голубым восточным орнаментом.
Помимо книг, в библиотеке хранилось множество других интересных вещей. Здесь были забавные безделушки и статуэтки со всех концов света, роскошные китайские вазы, шкатулки из слоновой кости, замысловато вырезанные деревянные и каменные фигурки, миниатюрные пейзажи и портреты Лесконфлеров, Бурбонов и Марини, мой портрет кисти Давида и даже несколько образцов древнего оружия: легендарный лук моего предка Лесконфлера и несколько медных наконечников стрел, найденных при земляных работах в поместье. Все эти многочисленные предметы, любовно собранные несколькими поколениями Лесконфлеров, стояли, лежали и висели на стенах между полками, на камине и даже на дядюшкином столе. Библиотека была для меня не просто местом, где трудился над мемуарами дядя, пополняя анналы истории сведениями о нашей семье, но и неким святилищем, храмом, наполненным дорогими для Лесконфлеров воспоминаниями. Другие комнаты замка поражали воображение в основном громадными размерами и скудостью убранства, состоявшего из изрядно обшарпанной мебели.
Дядя Тео кивнул мне, не вставая из-за стола. На нем были давно вышедший из моды припудренный парик и атласные панталоны. Парчовый камзол жемчужного цвета с трудом сходился на круглом животике. Голубые глазки его сияли, а круглые розовые щечки-яблочки сегодня румянились сильнее обычного.
– Добрый день, дядя Тео. Ты хотел меня видеть?
– Да, дитя мое. Садись, пожалуйста, поближе ко мне. – Он ласково улыбнулся, потирая пухлые ручки. – Элиза, у меня для тебя новости, приятные новости, я бы даже сказал, чудесные новости.
Он взял со стола листок бумаги и гордо помахал им, как ребенок машет праздничным флажком. Затем, набрав в грудь побольше воздуха, дядюшка Тео с самым решительным видом заявил:
– Сегодня утром, Элиза, я получил письмо от весьма благородного джентльмена, который просит твоей руки. Элиза, я счастлив за тебя! Ты поразила его воображение. Послушай, какими словами он живописует твою красоту: «Я ни разу не встречал такого редкого соединения изумительной красоты и живого ума. Вы вобрали в себя лучшие качества ваших французских и корсиканских предков и являете собой поистине совершенное создание природы. Небеса, должно быть, пели от радости в день вашего появления на свет. В вашем лице человечество достигло наконец воплощения замысла Создателя. Элиза – вы венец природы, вы – ожившая богиня! Вы – живой памятник Женственности и Любви!» – Дядя Тео патетически вздохнул. – Разве это не наивысшая оценка твоих достоинств? Ты должна гордиться, еще как гордиться!
Я не могла удержаться от смеха.
– Право, дядя, я еще слишком молода, чтобы чувствовать себя памятником, и потом Франсуаза только что убеждала меня в том, что я самая безалаберная девчонка из тех, с кем ей доводилось иметь дело, да и вы сами говорили…
– Да-да, Элиза, но годы идут, и пора тебе наконец повзрослеть. Ты быстро превращаешься в женщину, дорогая, и скоро тебе придется стать женой и матерью. Бог мой, Элиза, тебе уже семнадцать! Скоро, боюсь, ты выйдешь из возраста невесты. Говорю тебе, это счастье, что ты успела получить предложение в срок.
