Брендон Прескотт сидел верхом на лошади, его серые с голубоватым отливом глаза пристально рассматривали свежий пролом в изгороди в северной стороне ранчо. От гнева и досады его лицо стало жестким, и он стал выглядеть старше своих двадцати трех лет. Он плотно сжал зубы за стиснутыми губами, его ноздри раздувались от сдерживаемой ярости.
— Сколько сегодня, Сэм? — спросил он у мужчины, остановившегося рядом с ним.
Под передним седоком скрипнуло кожаное седло, когда он, нагнувшись, срыгнул на землю вместе с жевательным табаком.
— Только восемь голов, — сказал он.
Брендон коротко и сухо усмехнулся.
— Только восемь! Какое везение! — Он в отчаянии скрипнул зубами. — Черт побери! А всего за последний месяц двадцать две головы!
Легким галопом подъехал другой седок.
— Извини, Бренд, — робко сказал он, — следы вели на восток, и мы преследовали, пока, к сожалению, они не смешались со множеством других свежих следов. Попробуй узнай, где они теперь, эти быки.
— Я так и думал, Хенк! — кивнул Брендон младшему брату. — Бурке давно понял, что воровать скот куда легче, чем его разводить. Эх, попадись он мне с поличным, хотя это и трудно!
— Между прочим, на его скотине то и дело появляются свежие клейма. Сдается мне, что это неспроста, — предположил Сэм и языком протолкнул комок жвачки подальше за щеку.
— Так-то оно так, я и сам замечал, но пойди докажи, что он таким образом подменяет мои метки. Новые, будь они неладны, настолько искусно прикрывают старые, что даже я не поручусь, мечены ими наши быки или чужие. Точно знаю одно — за кражей скота стоит Бурке, и никто другой. У него на то есть свои причины.
— Ты имеешь в виду кровную вражду? — Хенк скептически глянул на старшего брата.
Брендон приподнял шляпу и раздраженно провел рукой по темно-каштановым волосам.
— Может, дело и в ней. Не знаю. В детстве мне всегда казалось, что отец здорово преувеличивает, когда, бывало, как заведется и давай рассказывать о ссорах с Бурке за землю, правах на воду и так далее. Отец-то все это слышал от деда, и я думал, что за многие годы истории о Бурке были приукрашены.
— Оно конечно, — перебил его Сэм, — но и у вашего отца были неприятности с Рексом Бурке из-за изгородей и скота. А если вспомнить, что ваша матушка предпочла ему вашего отца.
— Да-а-а, готов биться об заклад, старый Рекс Бурке от души повеселился, когда пару лет назад его дочка скрутила меня в дугу, а затем бросила, словно раскаленный кирпич, в воду. — Лицо Брендона приобрело каменное выражение. — Ему одного хотелось, чтоб я знал: его дочка всего-навсего дурачила меня. — Брендон фыркнул от недовольства самим собой. — Ведь к этому времени она уже была помолвлена с каким-то другом их семейства, живущим где-то на Востоке. Причем условились об этом давно, но Лорел ни разу не проронила ни звука по этому поводу. Месяцами она водила меня за нос, словно быка с кольцом, затем внезапно исчезла, не сказавшись. И тут я узнаю, что она поехала в Бостон выходить замуж. Бог мой, каким же я был классическим дураком!
— Говорят, на следующей неделе Лорел возвращается домой.
При этих словах Хенка Брендон вскинулся.
— Да, да, Бренд, мне сказал вчера в городе мистер Суэни, а его жене — тетка Лорел, Марта.
Бренд насмешливо поднял одну бровь и сухо заметил:
— Надеюсь, Лорел вышла за богача, а то ведь Рексу определенно не по карману помочь опериться новобрачным в своем гнездышке. Не секрет, что в последние годы он терпит убытки.
— Может, он потому и стал угонять скот на днях, — заметил Сэм.
— Сэм прав, — оживился Хенк. — Сперва в засуху у него пересох водопой, затем дотла сгорел сарай со свежим сеном, погибли почти все лучшие лошади…
— Это ровным счетом ничего не доказывает, — перебил его брат. — Нужны веские неоспоримые улики, а если их нет, надо найти иные способы прекратить хищения.
— Придумаете — скажите бедняге Джиму Лаусо-ну. Ему в последнее время от воров житья нет. Так что вряд ли они метят именно в вас, — заметил Сэм.
— Да, если не считать того, что Джим мой лучший друг, и Рекс ненавидит нас обоих. Хоть бы Рекс где-нибудь дал маху и попался с поличным! — Взор Брендона обратился на восток. — «А еще бы я хотел, чтобы Лорел Бурке не возвращалась», — добавил он про себя.
Лорел напряженно вглядывалась в ландшафты, мелькавшие за грязным окном вагона, отчего между ее нахмуренными изящными бровями кокосового цвета пролегла складка. Фиалковые глаза внимательно смотрели из-под длинных густых ресниц. Как только она поднесла свой тонкий батистовый платок к оконному стеклу, женщина, сидевшая рядом, резко заметила:
— Не вздумай портить платок из-за грязного окна, Лорел. И перестань хмуриться. А то у тебя скоро появятся морщины.
Лорел со вздохом опустила платок и, откинувшись на спинку сиденья, покорно взглянула на свою спутницу.
— Мне хотелось полюбоваться окрестностями, тетя Марта. Мы ведь почти приехали, а я целых два года не видела родные места. И кроме того, в мои восемнадцать лет уже трудно оберегаться появления морщин.
— Ах, мне бы твои годы, когда вся жизнь еще впереди, — устало улыбнулась тетя Марта
и вздохнула. На какое-то мгновение она мысленно унеслась в то очень короткое десятилетие своего замужества, к молодому мужу, шестнадцать лет назад умершему от холеры. В последующие годы ей некогда было оплакивать свою несчастную судьбу: она была нужна своему брату Рексу и его малютке Лорел. Не имея собственных детей и не испытывая желания вступить в новый брак, Марта переселилась в дом брата и взяла на себя повседневные заботы, чтобы поставить на ноги единственного ребенка Рекса.
Лорел, двухлетняя малышка с пухлыми ножками, едва-едва из пеленок, до той поры звала мамой экономку-мексиканку, которую Рекс нанял после смерти во время родов своей жены. Красавица Франсина, с серебристо-белокурыми волосами и фиалковыми глазами, завещала своей крошечной дочурке и то, и другое, и такую же грацию и хрупкость телосложения, напоминавшие изящную фарфоровую статуэтку. Она казалась слишком хрупкой для суровой жизни на ранчо среди предгорий юго-западного Техаса: родов она не перенесла.
Лорел была поглощена своими мыслями и воспоминаниями. Стук колес напоминал ей, что она все больше приближается к Кристалл-Сити и отцовскому ранчо в нескольких милях от города, а также к Брендону Прескотту, человеку, которого она любила и который, как говорится, разбил ее сердце. Всего два года она провела вдали от него, но они казались ей вечностью. Тысячи раз ей страстно хотелось, отбросив гордость, умолять его о любви. Теперь, после многомесячного пребывания в опостылевшей ей школе, она, наконец, едет домой, но Брендон недосягаем. Он принадлежит Беки Уиллис.
