Александра Соколова - Царский каприз

Ранние весенние сумерки спускались над туманным Петербургом. Лучи заходящего солнца скользили по крышам высоких домов и яркими бликами отражались на куполе мрачной Петропавловской крепости и на весело уходившем ввысь золотом шпиле Адмиралтейства.

Эти лучи, играя, пробирались сквозь зеленеющую листву Летнего сада, миллионами золотых брызг дробились и скользили по гладкой поверхности уснувшей Невы и, сплошь заливая огромную Дворцовую площадь, живым снопом врезались в зеркальные окна роскошного Зимнего дворца.

Там, перед широким итальянским окном царского кабинета, выходившего на Неву, прислонившись спиной к мраморному косяку и весь уйдя в глубокую думу, стоял мощный красавец, император Николай I Павлович, за несколько лет перед тем вступивший на русский престол.

Тревожной страницей врезалось это воцарение в историю русского государства. Далеким отзвуком откликнулось оно в мрачных рудниках холодной Сибири и в виде тяжелого эпилога завершилось среди дрогнувшей столицы казнью декабристов.

Окончился драматический эпизод великодушной борьбы между царственными братьями, среди ореола великодушия состоялось отречение от престола цесаревича Константина Павловича и северный гигант Николай Павлович смелой, мощной стопою взошел на ступени могучего трона.

Он решительной, твердой рукою крепко сжал бразды сложного правления, зорким взглядом окинул свое широко раскинувшееся царство, и его громкий голос вещим кликом пронесся из конца в конец необъятной России.

Достигнув своей цели — беспрекословного повиновения своей державной воле, он спокойно вздохнул своей мощной грудью гиганта и улыбнулся холодной улыбкой удовлетворения.

Но был ли он счастлив в тайнике своей глубокой, как море, души? Не тревожило ли его недавнее прошлое, не вставала ли грозным признаком тревога за грядущее?.. Увы! Сказать это не мог никто! Северный колосс, как гранитная скала, глубоко хранил и свое мощное горе, и свою холодную, спокойную радость. Во всем мире он любил только свою семью. Он нежно заботился о подраставших детях и с благоговейным обожанием относился к своей царственной супруге, в то же время тревожно сторонясь от нее, оберегая ее от жгучих порывов своей властной любви. Он берег Александру Федоровну, как экзотический цветок, глубоко сознавая, что ей, при ее хрупкой натуре, трудно было подняться от тех тревог и волнений, которые ей пришлось пережить в роковой день 14 декабря 1825 г.

В тот исторический момент, когда Николай Павлович, почти вырвав маленького наследника из рук обезумевшей от страха матери, вынес его на волновавшуюся площадь и передал на руки верного ему полка, у императрицы Александры Федоровны впервые задрожала голова, и затем этот недуг уже не оставлял ее до конца ее жизни.

Но миновал короткий период времени, и, вполне успокоенная, счастливая, оберегаемая горячим, беспредельным обожанием супруга, окруженная цветником красавцев-детей, нежная и хрупкая, царица вся отдавалась счастью, вся наслаждалась жизнью и между тем оставалась как бы вне этой жизни, будучи оберегаема благоговейным культом всего окружавшего ее.

Рождение последних крепких и здоровых детей отняло у императрицы ее последние силы, и заботливо наблюдавшие за нею медицинские светила решительным словом науки положили известную грань между державными супругами. Кроткая и всему покорная императрица с женственной улыбкой встретила это решение представителей науки, а государь с молчаливым уважением преклонился перед ним.

И теперь, только что окончив обычный ранний обед (в Зимнем дворце в царствование императора Николая Павловича обедали обыкновенно в три часа дня), государь проводил императрицу до ее будуара и прошел в свой рабочий кабинет, смежный с небольшой, по-спартански обставленной спальней, где стояла его узкая железная кровать, покрытая военной шинелью.

Он остановился пред окном, выходившим на Неву, и весь отдался глубоким думам.

В последнее время император Николай Павлович задумывался все чаще и чаще, и наряду с горькими страницами прошлого в его уме вставали тревожные заботы о грядущем. Какое-то смутное предчувствие тяготило его душу, как будто в этом совершенно покорном ему могучем царстве где-то тайно и скрытно гнездилась какая-то никому неведомая, загадочная скорбь, вставала и смутно надвигалась какая-то тревожная, неведомая опасность.

Государь пристальным взглядом своих строгих глаз скользнул по заснувшей поверхности широкой Невы, на минуту остановился на шпиле Петропавловской крепости и, слегка вздрогнув, отошел от окна и опустился в кресло, стоявшее перед большим письменным столом.

Посреди этого стола в дорогой резной раме стоял портрет императрицы с маленьким наследником на руках, сбоку от нее грациозной группой весело выглядывали из золоченой рамки пленительные личики маленьких великих княжен; в глубь кабинета уходило, сливаясь с темной дубовой рамкой, строгое лицо Петра Великого с острым профилем и сдвинутыми густыми бровями, из-под которых зорко смотрели умные и проницательные глаза, а в темном углу, за тяжелыми складками бархатной портьеры как будто прятался написанный масляными красками портрет императора Павла I с его некрасивым профилем и загадочной тоскою его глубоких, словно блуждающих глаз.

Николай Павлович хорошо помнил отца; в его памяти глубоко врезались подробности последнего вечера, проведенного Павлом Петровичем среди родной семьи, и этот портрет, выступавший из своего темного угла, каким-то зловещим призраком вставал перед ним. Он как будто манил его куда-то, как будто о чем-то предупреждал его и чем-то грозил.

Император скользнул взором по всей этой исторической галерее фамильных портретов, на минуту остановился на кротком, мистическом лице императора Александра I, с болью в сердце отвел взор от изображения некрасивого лица своего брата, цесаревича Константина и, опустив голову на грудь, глубоко задумался.

Много было тут гордых, мощных властителей великого царства. На всех этих гордых головах поочередно покоилась державная корона, во всех этих, теперь уже мертвых, руках властно держался царский скипетр. А между тем кому из них и корона, и скипетр дали безоблачное счастье, в чью душу влили тихий, безмятежный покой?

Длинной вереницей прошли все эти монархи, друг другу завещая горькие уроки, друг перед другом вставая историческими примерами.