Светает. Сашенька подошла к окну и отдернула занавеску. Ночь, данная ей на то, чтобы все обдумать, кончается. А это значит, что подходит время сообщить о своем решении. Можно подумать, ей пришлось долго размышлять! Разумеется, она едет с тетушкой Магдаленой – в Россию и никаких сомнений!
Теперь девушка понимала, что это было решено в ту же секунду, как тетушка Магдалена дрожащим голосом объявила о скором отъезде и попросила Сашеньку ехать с ней. А все остальное время – вечер и ночь, ушли на воспоминания, панические мысли «А что будет если…», робкие мечты, лихорадочные поиски старой истрепанной карты Российской Империи и последующее старательное ее изучение. Естественно, искать Москву долго не пришлось, а вот Родники, подмосковное имение графа Сотникова там, увы, не было обозначено.
Ну так что же? Сашенька вела тонким пальчиком воображаемую линию, соединяя Москву и Варшаву так, как по ее разумению, должна была идти железная дорога. Скоро, совсем скоро, она вернется на родину! И тетушка Магдалена еще спрашивала, согласна ли она! Конечно, формально она и сейчас на родине – Польша, слава Богу, по-прежнему входит в состав Российской Империи. Но от этого пригород Варшавы не становится более похожим на тот волжский город, в котором появилась на свет не только она, но и ее родители.
Девушка без труда нашла маленький кружок, прижавшийся к голубой ленточке Волги. Саратов. Она старательно измерила расстояние от него до Москвы и разочарованно вздохнула. Вряд ли ей удастся побывать там, слишком далеко. А ведь именно в Саратове папа – молодой, подающий надежды чиновник почтового ведомства, Владимир Николаевич Тулешов, познакомился с Варенькой, сиротой-воспитанницей в большой и хлебосольной дворянской семье, с мамой. И какой удачей, наверное, показалось им назначение в Польшу.
В свое время, Тулешовы были не последними в губернии – дворянство им было пожаловано еще при Петре Первом. И люди все были степенные, ни картежников, ни пьяниц в этой семье не водилось. Служили царю и отечеству, не щадя живота, пользовались доброй славой и заслуженным уважением соседей. Но не было среди них и дельных, оборотистых людей, которые умели хотя бы сохранить состояние, не говоря уж о том, чтобы его приумножить.
С каждым поколением Тулешовы проживались все больше, становились все беднее и уже отец Владимира Николаевича, Николай Владимирович (в семье придерживались патриархального обычая, давать сыну имя деда по отцовской линии), вынужден был продать единственную, полученную им в наследство деревеньку и поступить на службу в Почтовый департамент. Славный, но не слишком удачливый, как в личной жизни – супруга его умерла родами и больше он так и не женился – так и в делах, больших высот он не достиг, зато проторил дорожку для сына. Добросовестный юноша был замечен начальством и стал быстро делать карьеру. Николай Владимирович был счастлив за него и за себя. Он не слишком хорошо принял решение сына жениться на Вареньке – мечталось ему о другой невесте для него, более богатой и знатной, но смирился. Варенька же, не имевшая, может быть, большого ума в науках, в полной мере обладала незатейливой житейской мудростью и сумела вести себя так, что свекор очень быстро и искренне полюбил ее. Умер он за три месяца до рождения Сашеньки, печалясь только о том, что не увидит следующего поколения Тулешовых. А через год, за беспорочную службу, Владимиру Николаевичу дали новый чин и место с повышением.
В Варшаве ему был предложен выбор – прибывший к месту службы с молодой женой и маленькой дочерью, чиновник мог поселиться или в казенной квартире недалеко от центра или в принадлежащем почтовому ведомству домике на окраине города. Тулешов не задумываясь выбрал домик.
– Ничего, что мне на службу ездить, – говорил он, – зато Вареньке с Сашенькой покойно. А городские всякие развлечения… так моя Варенька до них и не охотница. Ей милее, что у дома садик есть. Найму ей работника, пусть цветы разводит.
Чего еще желать разумному человеку? Любящая жена, здоровый ребенок, дом, пусть казенный, но находящийся в полном их распоряжении, достойное жалованье, позволяющее содержать семью… Ах, если бы знать, что счастье окажется таким недолгим!
Сашенька не часто вспоминала свою жизнь до десяти лет, с родителями, в доме хотя и не богатом, но вполне обеспеченном. По крайней мере в те годы у нее было достаточно нарядных платьиц, чтобы ходить в гости на детские праздники. И на кухню она забегала только затем, чтобы получить сладкий пирожок от добрейшей поварихи, пани Эмилии. Денег хватало, чтобы иметь приличное количество прислуги – кроме поварихи и горничной, живших в доме, были еще приходящие: садовник, прачка, несколько человек для черной работы. И разумеется, гувернантка для нее, для Сашеньки. Настоящая француженка, мадмуазель Клотильда.
В атмосфере всеобщей любви и доверия девочка росла, как оранжерейный цветок. В доме родителей часто бывала панна Магдалена Домбрович – ближайшая соседка, она воспринималась почти, как член семьи. Несмотря на то, что была почти вдвое старше, немолодая полька крепко сдружилась с Варей Тулешовой, а уж малышка Сашенька, ее любимица, искренне считала добрейшую панну Магдалену своей тетушкой. Постоянным гостем был так же сослуживец и приятель отца, казавшийся девочке очень старым из-за того, что носил пышные усы, пан Тадеуш Ставинский. Это был очень высокий человек, выше отца по меньшей мере на голову – настоящий великан по мнению Сашеньки. Зато как весело было забираться к нему на плечи и смотреть на всех сверху вниз!
Несчастье не пришло неожиданно, оно было тщательно подготовлено отцом Сашеньки и взлелеяно надеждами всей семьи. Все началось в тот день, когда пан Тадеуш привел в их дом Марека, своего младшего брата.
Марек был инженером, правда так и не получившим диплома. Его выгоняли с разных курсов из трех университетов – Санкт-Петербургского, Ягеллонского Краковского и из Сорбонны. Причем не по политическим мотивам, что было бы событием вполне ординарным, даже обыденным – польская молодежь славилась в Европе своей приверженностью к революционным идеям. Нет, из всех этих уважаемых учебных заведений, Марек Ставинский изгонялся за идеи другого рода. У него был свой взгляд на то, каким образом должна развиваться наука и техника, в корне не совпадающий с тем, которого придерживались университетские профессора. Как только горячий поляк понимал, что снова «попал в лапы ортодоксов и консерваторов», он немедленно разворачивал шумную компанию борьбы «против мракобесия в науке», которая приводила в восторг любителей незатейливых развлечений среди студентов и вызывала сильное раздражение ученых мужей.
