Барбара Картленд
Песня синей птицы
Маркиз Алтон был не в духе, а это означало, что весь Алтон-Парк, начиная от личного камердинера маркиза, прибывшего с ним из Лондона, и кончая самым младшим из поварят, испытывали на себе последствия дурного расположения духа его светлости.
Он приехал неожиданно, далеко за полночь. В этом мрачном настроении угодить ему было невозможно.
Бесцеремонно разбуженный шеф-повар совершил чудеса, приготовив холодную закуску меньше чем за пятьдесят минут, но его светлость пренебрежительно оглядел ее, чуть прикоснулся к двум-трем блюдам, а остальные даже не отведал, отправив на кухню нетронутыми, чем вызвал тревогу и неуверенность всех работавших там.
Кроме того, войдя в огромную парадную столовую залу и критически оглядев сверкающее столовое серебро, с беспрецедентной скоростью извлеченное из зеленого сукна, чтобы украсить стол, маркиз кисло осведомился:
— У нас что, мало лакеев, Уэстхем? Старый дворецкий, служивший в Алтон-Парке с того самого дня, как поступил на службу к отцу его светлости в качестве младшего буфетчика, извиняющимся голосом проговорил:
— Поскольку я не знал о том, что ваша светлость удостоит нас посещением, я разрешил трем самым молодым лакеям отправиться в деревню, чтобы обучаться с волонтерами. Они так и рвались, милорд. Я счел своим долгом патриота не препятствовать им.
На это маркизу нечего было ответить, и через несколько мгновений Уэстхем осмелился спросить:
— Какие новости о войне, милорд? Мы здесь мало что знаем, но то, что слышали, кажется чрезвычайно серьезным.
Его светлость молчал, и дворецкий продолжил:
— Говорят, милорд, что этот год, 1803 — й, войдет в историю как год Вторжения.
— Если вторжение и произойдет, — произнес маркиз самым решительным голосом, — то могу уверить вас, Уэстхем, мы будем сражаться с Бонапартом всеми имеющимися у нас средствами.
Последовало недолгое молчание, во время которого его светлость без всякого энтузиазма взирал на сочную голову кабана, поданную со свежими персиками. Молчание это снова нарушил дворецкий:
— Волонтеры очень недовольны идеей вооружаться пиками, милорд.
Маркиз гневным жестом отодвинул от себя тарелку.
— Кремневых ружей на всех не хватает, Уэстхем, а пики могут оказаться опасным оружием, если их использовать с умом.
Эти слова даже самому маркизу казались не слишком убедительными, и то, что его люди, присоединившиеся к волонтерам, встречаются с такой беспечностью, еще усилило его гнев.
Говорить об этом не следовало, и его светлость мог только молча посылать проклятия правительству Эддингтона, как он делал это очень часто и раньше. Отвергнув остальные блюда, ожидавшие его внимания, он вышел из обеденной залы.
— Рюмку портвейна, милорд? — вскричал в отчаянии Уэстхем.
Тот не удостоил дворецкого ответом: этим вечером он выпил уже достаточно, чем отчасти и объяснялось его дурное настроение.
Конечно, все дело в непривычном количестве вина, сказал он себе на следующее утро, проведя беспокойную ночь. Именно оно, выпитое за обедом с принцем Уэльским, и было причиной всех его неприятностей.
В Карлтон-Хаусе всегда приходилось слишком много есть и пить, но на этот раз обед был из ряда вон выходящим: принц устроил прием еще более роскошный, чем обычно, и немалое число его гостей нетвердо держались на ногах, покидая Банкетный зал.
Маркиз не был нетверд на ногах, но, безусловно, был несколько размягчен и, наверное, по этой причине благосклонно слушал леди Леону Арлингтон, которая отыскала его, когда джентльмены присоединились к дамам, и одарила дразнящим взглядом из-под длинных ресниц.
— Ваша светлость уже давно не оказывали мне честь своим визитом, — проговорила она своим мягким манящим голосом, из-за которого бесчисленное множество мужчин совершило немало опрометчивых поступков.
— Вы по мне скучали? — спросил маркиз. Леди Леона повернула к нему лицо движением, которое ее обожатели сравнивали с грацией лебедя, выгибающего свою стройную белоснежную шею.
— Вы же знаете, что я скучала по вам, — мягко ответила она. — Юстин, что между нами произошло?
— Ничего, насколько мне известно — отозвался маркиз, но хотя он старался, чтобы слова его звучали искренне, они оба знали, что он лжет.
— Разве вы не бежите от неизбежного? — спросила она.
— Неизбежного? — повторил он.
— Вы же знаете, что я намерена выйти за вас замуж, — заявила Леона.
Даже в своем нынешнем, слегка одурманенном состоянии маркиз ощутил, что за мягкостью ее голоса скрывается железная решимость. Но из-за того, что он слишком хорошо пообедал, ее нахальство только позабавило его.
Только много, много позже он обнаружил, что сидит на удобном диванчике в салоне графини Арлингтон, а подле него — Леона.
На приеме, последовавшем за обедом в Карлтон-Хаусе, леди Леона не отходила от него, и маркиз понял, что она демонстрировала его в качестве своего кавалера, как мужчина мог бы демонстрировать трофеи, полученные в бою.
Они опять пили и ели, и хотя чувство осторожности подсказывало маркизу, что он сует голову в петлю, какая-то часть его бодрствующего сознания говорила, что Леона права — это неизбежно.
Они знали друг друга с детства. Повзрослев, маркиз стал одним из самых элегантных, красивых и популярных светских молодых людей. А Леона, выйдя в свет, сразу была признана красавицей света, «несравненной среди несравненных», и, несомненно, вызывала немало разговоров в Лондоне.
Даже принимая участие в военных действиях, маркиз слышал о ее выходках, ее дерзости, ее приключениях и о тысяче других вещей, за которые старшее поколение осуждало ее.
Когда между Францией и Англией был заключен мир, он вернулся в Лондон и увидел Леону в расцвете ее красоты.
Он находил забавным флиртовать с нею при встречах, но не пытался войти в круг очарованной ею молодежи, покорно следовавшей за нею.
У маркиза уже была репутация донжуана, и бесчисленное количество светских дам готовы были броситься в его объятия, по первому его взгляду открыть ему путь к себе в сердце и… в спальню.
Очень скоро интрижки маркиза стали предметом разговоров во всех клубах. Общество, всегда жадное до свежих сплетен, преувеличивало количество мужей, которым он наставил рога, и его сердечных увлечений, но, по правде говоря, преувеличивало не слишком сильно.
Не отказываясь от благосклонности ни одной из дам, маркиз становился все более циничным. Ему, наслаждавшемуся трудными военными победами, не в радость были победы без боя. По сравнению с военными действиями, эти мирные завоевания казались довольно пресными, а быть преследуемым, а не преследователем просто надоедало.
