Георг Борн
Ночь в гареме, или Тайна Золотых масок
За последние месяцы в Турции произошло много различных перемен. Сменились сановники, их место заняли другие, а народ по-прежнему стонал под тяжестью неимоверных налогов. Христианские страны, находившиеся под владычеством турецкого государства, испытывали горькую участь. Не будучи в состоянии переносить всех тяжестей поборов турецких чиновников, они восстали. Из всех племен, томившихся и теперь еще томящихся под игом турок, боснийцы и болгары первыми взялись за оружие, чтобы стряхнуть нестерпимое иго и положить конец неимоверным требованиям и несправедливостям турецких наместников и чиновников.
Повсюду стали появляться люди, которые готовили восстание и подстрекали недовольных к открытым враждебным действиям. Эти клевреты Мансура-эфенди и его сообщника делали свое дело так ловко и с таким успехом, что действительно случилось то, чего желали эти ревнители магометанства: восстание действительно вспыхнуло и дало туркам повод дать волю своей ненависти к христианам во славу пророка. Все их преступные идеи были приведены в исполнение.
Их мечтой было восстановление падшего могущества и величия Оттоманской империи. Они хотели заставить еще раз засверкать угасающее светило ислама и придать ему новый блеск и славу. Хитрые подстрекатели отлично понимали, что могущество и величие Востока переживает свои последние дни, если такие султаны, как Абдул-Азис, будут стоять во главе государства.
При жизни султана Абдул-Меджида многие возлагали большие надежды на Абдул-Азиса. Последние дни жизни Абдул-Меджида были только тенью прежнего султанского величия.
Бледный, изможденный деспот ужасающим образом предавался пьянству. Это он приказал воздвигнуть мраморный дворец Долма-бахче, стоивший восемьдесят миллионов франков; служившие в его свите офицеры в рваных мундирах сопровождали его величество, а по молочно-белым мраморным плитам больших лестниц дворца слонялась нерадивая прислуга.
Но вот наступила роковая ночь Рамазана, в которую Абдул-Меджид расстался с жизнью и таинственной кончиной завершил свое жалкое существование.
Абдул-Азис в последнее время более чем когда-либо предчувствовал, что он вместе со своей империей приближается к пропасти. В дружбу Запада он не верил, он знал, как дорого обходится эта дружба, и потому решил, чтобы утвердить свое величие и могущество, еще раз попытаться обратиться к князьям Востока, которые еще видели в султане преемника Магомета и Аллаха. Со всеми почестями встретил он у Золотого Рога посла кашгарского эмира Якуб-бея, осыпал любезностями генералиссимуса афганской армии Магомета Саддык-хана и даже принял одного подвластного ему шейха Гассира-пашу как своего гостя в Долма-бахче. Все эти дружественные отношения, как кажется нам, вытекали из необходимости искать себе опоры в среде своих соплеменников и единоверцев. Насколько Абдул-Азис действовал с успехом, стараясь воспрепятствовать разрушению Калифата, мы увидим впоследствии.
Султан проводил довольно скучные и однообразные дни в своем дворце, в кругу своих жен, а в дворцовой мечети наслаждался зрелищем петушиного боя. Абдул-Азис очень любил петухов. Его любимец носил орден Османии. Замечательно еще то обстоятельство, что этим орденом владели многие сановники Османской империи и их нисколько не оскорбляло то чувство, что и петух султана гордился тем же орденом.
Двадцать первого числа месяца джемади-эль-аваль[1] ежегодно совершалось в Константинополе празднество в честь восшествия на престол султана Абдул-Азис-хана. Если случайно какой-либо путешественник попадал на этот праздник, то его сердцем овладевали тоска и уныние. Он замечал напускную веселость и видел упадок могущества когда-то столь богатой и пышной империи Солимана. Все пропало. Турция доживает свои последние дни, и если еще держится, то только благодаря политическому равновесию, иначе соседние большие государства не замедлили бы присоединить ее к своим владениям.
Иностранец, посетивший город калифов, чтобы еще раз взглянуть на угасающий блеск бывшей мировой державы, оказывался среди торжественной вакханалии, по-видимому, назначенной для того, чтобы заглушить вопли бедствующего народа, и задумчивость охватывала его душу.
С наступлением знойного летнего вечера, за которым внезапно следует ночь, восточный семихолмный город (как называют Константинополь в противоположность Риму), заливается морем света, волны которого отливают пурпуром. Необозримые потоки пламени бледными светлыми полосами обрисовывают на темном небесном своде городские кварталы, мечети, дворцы и даже безмолвные кладбища. Словно огненные волшебные корабли, скользят суда по спокойному морю, похожему на расплавленную бронзу… вот прекрасный сон, на несколько часов заменяющий ужасную действительность.
Местами расставлены по улицам отряды пехоты и кавалерии, последние, однако, отдыхают от продолжительной праздничной службы, слезают со своих роскошных коней и не спеша прогуливаются по улицам. Наряды эти занимают постоянно только одну сторону дороги, другая же предоставляется публике.
Какая пестрая картина открывается здесь взору! Европейцы по большей части избирают для своих прогулок главную улицу Галаты, большой мост и площадь перед Ислам-Джами в Стамбуле. У стен сераля теснятся типичные фигуры магометан: модничают разодетые турки в чалмах, персы в высоких конических шапках, курды, те же хивинцы, и татары в своих исполинских, закрывающих все лицо головных уборах. У ворот сераля, на насыпях из песка и камней развалившихся зданий, сидит толпа мусульманских женщин, с часу на час ожидающих появления «земного светила», широколицего турецкого повелителя, лицо которого освещено хоть и усталой, но исполненной сознания собственного достоинства улыбкой. Конечно, его величие лучезарно, но блеск алмазов и других драгоценностей, ослепляя сиянием обыкновенных смертных, не дает теплоты. Этот праздник султана служит для напоминания роду Оттоманской империи о древнем блеске и величии их государей и в то же время разжигает ненависть к гяурам.
Но прежнее величие давно уже кануло в вечность, могущество Турции, перед которым некогда трепетала почти вся Европа, потеряло свою силу. Двести лет тому назад тогдашний султан сделал следующее объявление войны немецкому императору:
«Мы, Волки-ханы, милостью Великого Аллаха на небе, и я, бог на земле и величайший державный император, отрада и спасение турок и язычников и губитель христианства», – это было вступлением, затем следовало само объявление войны и в заключение говорилось: «А потому ты должен вполне ожидать, что мы в скором времени осадим и займем своими силами всю вообще Германию, нашу империю, не желая держать у себя тебя и твоего брата Карла».
