мельника его порядком встревожили. Лоран же с детской непосредственностью заявил своим звонким голоском:
— Элизабет уехала в Париж! Так что мы с Жилем на бал-маскарад не попали.
— Элизабет больше не живет в замке? — удивился Жюстен. — А мне так хотелось с ней повидаться! Если бы я знал, то вообще бы не приехал.
— Что ж, теперь знаешь, — вздохнул старик, провожая взглядом мальчишек.
Один понес на улицу тарелки, другой — булку хлеба и столовые приборы.
— Наверное, вышла замуж и поэтому уехала?
— Нет, Жюстен. Моей крошке Элизабет пришлось сбежать из замка. Это было еще в апреле, и с ней уехали Бонни, мой сын Жан и, конечно, жених, Ричард Джонсон. Свадьбу планировали в июле, но Элизабет больше не могла находиться в одном доме с Ларошем.
— Почему? Он как-то ее притеснял? Никогда не забуду то утро, когда он отстегал ее кнутом!
— Погоди, дети возвращаются!
Жиль и Лоран, смеясь, скакали на одной ножке. Жюстен наблюдал за ними с тяжелым сердцем. Братья были коротко острижены, лица — беззаботные, и оба в серых рубашках, на ногах — сабо. Сам он всех простых радостей детства был лишен.
— А ну, проказники, достаньте-ка воды из колодца! — прикрикнул на внуков Антуан. — Одного ведра хватит, оставите на приступке. И бегом за родителями! Скажете, что письмо принесли и что у нас гость.
— Не хотите говорить при мальчиках, — догадался Жюстен. — Все так плохо?
— Элизабет узнала, что дед, Гуго Ларош, в свое время придумал целый план, как помешать Катрин и Гийому сесть на пароход в Гавре. Бедная моя девочка! На чердаке в замке нашлись и родительские чемоданы, и даже тряпочная кукла — мой подарок. Еще Элизабет нашла кожаный бумажник Лароша с сохранившимися с тех пор документами — они доказывают его вину. Ларош заплатил уличным бандитам, чтобы они раз и навсегда избавили его от зятя, моего сына.
— Такая низость… Немыслимо! Но вам, мсье Дюкен, я верю на слово. И этот человек, вполне вероятно, мой отец? Два года назад, когда я уезжал отсюда, я был в этом уверен. Теперь предпочел бы, чтобы это была неправда. Мадлен постоянно врала, может, и на этот счет тоже?
— Идем, Жюстен. Посидим под липой, выпьем по маленькой. Летом в доме — что твой ледник… Мы с тобой мало знакомы. Так, здоровались на ярмарке в Монтиньяке. Но это ничего, это поправимо.
Антуан ободряюще потрепал парня по плечу. Вместе они подошли к столу из сбитых широких досок, на ножках в виде крестовины.
— Забудь, что этот поганец мог быть твоим отцом, — посоветовал старый мельник. — Хорошие отцы растят своих детей, любят, заботятся, научают, что хорошо и что плохо.
— А я запомнил только тычки и обиды: та, что называла себя моей тетей, на них не скупилась, — вздохнул молодой солдат, усаживаясь за стол. — Мне строго-настрого приказывали никому не показываться на глаза, и жил я на чердаке, как звереныш в клетке.
— Тяжко тебе приходилось, Элизабет рассказывала. И я, мой мальчик, искренне тебе сочувствую. Но тем больше твоя заслуга, раз ты сумел остаться таким, как есть, — порядочным, любящим, щедрым душой. Моя внучка тебя очень любит.
— Спасибо вам, мсье Дюкен.
— Зови меня просто дедушка Туан! Мне это будет приятно. И, когда закончится служба, смело приезжай, в моем доме тебе всегда найдется место.
Лицо Жюстена осветилось широкой улыбкой — так его растрогала доброта старика с голубыми глазами, такими же прекрасными, светлыми и ясными, как у Элизабет.
Подошли Ивонн с Пьером и детьми. Муж с женой были в рабочих халатах и фартуках, белых от муки. И только кисти рук у них были безукоризненно чистые и еще блестели от воды.
— Здравствуйте, Жюстен! — воскликнула Ивонн. — Жиль рассказал, что у нас гости. Простите, что мы в таком виде: после обеда нам еще работать, так что не до переодеваний.
Пьер Дюкен, которому было уже сорок девять, задержал взгляд на лице гостя. И был так поражен, что сказал все, что было у него в тот момент на уме:
— Простите, но вы так похожи на Катрин, мою невестку! Выходит, это правда, ну, что вы — сын Лароша?
— Дорого бы я дал, мсье, чтобы им не быть! — ответил сконфуженный Жюстен. — Но беда в том, что доказательств я уже никогда не получу — ни за, ни против.
— Когда вы уехали из Гервиля, Элизабет часто об этом упоминала. Что вы очень похожи с ее покойной матушкой и что у вас такие же белокурые волосы, — подхватила Ивонн. — У меня есть фото Катрин и Гийома, сделанное по случаю крещения их малышки. Я вам покажу!
Старый мельник помрачнел. Он до сих пор не мог смириться с потерей среднего сына.
— Поговорим о другом, — предложил он. — Сегодня пришло письмо из Парижа! Я не открывал, ждал вас. Прочтем, а потом сразу будем обедать. Иначе мальчики в школу опоздают.
Несмотря на радушие Дюкенов, Жюстен чувствовал себя в их семейном кругу лишним. Да еще в обеденное время. Он было встал, но Пьер подал ему стакан вина.
— Письмо из Парижа могла прислать только Элизабет! Наверняка вам будет интересно узнать новости, — сказал он. — Останьтесь!
— Ну-ка, что она тут пишет… — пробормотал Антуан, вынимая из кармана очки.
В конверте также обнаружилось две коричневые картонки с золотым тиснением, в которые обычно для сохранности вкладывались фотокарточки. Все дружно умолкли, и старик стал читать:
Милый дедушка Туан, милая Ивонн, милый Пьер, милые мои кузены!
К сожалению, я не прислала вам приглашения на свадьбу — жизнь в Париже настолько стремительная, беспокойная, что я пренебрегла этой традицией. Объявления о нашем предстоящем бракосочетании вывешивались в мэрии VI округа в течение положенных трех недель, и в субботу, 17 июня, мы наконец поженились. Свидетелями взяли Бонни и дядю Жана, которые в тот же день официально обручились.
Оба этих события мы отпраздновали в ресторане на бульваре Сен-Жермен.
Как я уже писала, я довольно долго болела — с самого приезда в столицу. Но теперь поправилась и вышла замуж за того, кого люблю.
Ричард окружает меня заботой и нежностью, такчто обо мне можете не волноваться. Во вторник,27 июня, мы уплываем в Нью-Йорк на пароходе «Га сконь».
Я очень часто думаю о вас, честное слово! Но судьба увлекает меня далеко-далеко от родины, на землю которой мне, возможно, больше никогда не ступить. А может, я все-таки приеду, но только когда человек, разбивший жизнь моих родителей, упокоится навеки.
Я буду очень рада, если Ивонн и впредь будет заботиться об
