– Как она сосала? Не капризничала ли?
Полногрудая кормилица всплеснула руками:
– О нет, ваше величество, как можно! У принцессы отменный аппетит.
Поправляя оборки в колыбели, королева разглядывала дочь.
«До чего похожа на Эдуарда!»
Элизабет редко бывала здесь. Соблюдение этикета, торжественные приемы, аудиенции, празднества и уверенность в том, что за девочкой прекрасный уход, удерживали ее в отдалении. Когда же она заходила к дочери, то буквально не знала, куда себя деть. Эти няньки и прислужницы, хлопочущие вокруг, снующие туда-сюда со стопками белья пажи – все они стояли ближе к принцессе, нежели ее царственная мать. Элизабет брала малютку на руки, и ей казалось, что она видит в глазах окружающих некоторый испуг и ревность. Этот ребенок принадлежал им, они отвечали за него, и приход нарядной холодной женщины тревожил их.
Иное дело – двое ее сыновей от первого брака. Элизабет сама нянчилась с ними, пеленала, кормила и купала их и, может, поэтому испытывала к ним куда больше материнских чувств. И сейчас тоска по мальчикам не давала ей покоя. Хотя они и жили в Йорке, но отведенный им особняк находился на другом конце города, и, если она начинала чересчур часто туда наведываться, Эдуард ясно давал понять, что недоволен этим.
Королева коснулась губами лба спящей принцессы. «Дитя, рожденное у трона, его будущее обеспечено. А вот о мальчиках следует позаботиться уже сейчас».
Кутаясь в меховую накидку, Элизабет вышла и без особой цели двинулась вдоль сводчатого коридора. Встречавшиеся ей по пути придворные и слуги склонялись в поклонах, дамы низко приседали.
Королева не обращала на них внимания. Она думала о том, что ее младший, Ричард, с возрастом все больше становится похож на Филипа Майсгрейва, и вскоре это ни для кого не будет тайной. Когда мальчик родился, она и сама точно не могла сказать, кто его отец, но теперь… Она видела, что у маленького Ричарда, так же как и у Филипа, начали виться волосы, все яснее проступало сходство в разрезе глаз, линии бровей и переносицы. Она трепетала всякий раз, замечая это, и молила небо, чтобы ничего не открылось. Не приведи Пречистая, если Эдуард догадается! А проклятый горбун Глостер, словно чуя что-то, уделяет ее младшему столько внимания!
Недавно он сказал, что когда мальчик вырастет, то станет столь же славным воином, как и сэр Филип Майсгрейв. При этом он с улыбкой взглянул на Элизабет, и у нее оборвалось сердце. Правда, имя Майсгрейва сейчас у всех на устах. Это бесит короля и заставляет трепетать королеву. О Филип!..
Элизабет оказалась перед бесшумно отворившейся высокой двустворчатой дверью с коваными украшениями и ступила в обширный зал. Это было высокое помещение, разделенное на центральную и боковые части двумя рядами массивных колонн, словно в храме. Потолки и арки имели форму полукруглых сводов. Несмотря на то что в дальнем конце зала в гигантском камине пылала целая груда дров, в углах и в вышине зала стоял почти сплошной мрак.
Неподалеку от огня были расставлены резные кресла и скамьи, где королеву ожидало около десятка дам. В такие хмурые пустые вечера им вменялось в обязанность развлекать свою повелительницу, однако сейчас Элизабет была не склонна выслушивать их болтовню и жестом отослала всех.
В мутные ромбы оконных переплетов барабанил дождь, гудел огонь в камине. Откинув голову на спинку кресла, королева вглядывалась в узор резьбы на каминной доске. Но мысли ее были далеко. Несколько минут спустя с ее уст сорвались слова:
– Пресвятая Дева, но почему он не возвратится в свой Нейуортский замок? Его присутствие здесь словно нестерпимый укор. К тому же король не выносит его, а я вся трепещу.
Между бровями королевы пролегла скорбная складка. Она думала о том, что после турнира король вынужден был против своей воли осыпать былого соперника милостями, оказывать ему всяческое внимание, однако не мог побороть неприязни и держался с Майсгрейвом холодно и сухо. И хотя сэр Филип вел себя безукоризненно, во всем выражая покорность монарху, Эдуард ломал голову над тем, как под благовидным предлогом отделаться от первого рыцаря королевства.
Однажды после мессы, прямо в соборных вратах, он подозвал его и завел беседу о положении на границе с Шотландией, особенно интересуясь тем, хорошо ли укреплен Нейуорт-холл. Филип, помедлив, поднял на Эдуарда спокойный взгляд и невозмутимо произнес:
– Мой замок неприступен. Но если король приказывает, я оставлю двор и удалюсь в свои владения.
Эдуард опешил. Отдать подобный приказ Майсгрейву означало выказать ему опалу, а теперь, когда он первый рыцарь Англии и к тому же ничем себя не запятнал, это невозможно, ибо повредит славе самого Эдуарда и вызовет неудовольствие всего английского рыцарства. Оставалось, сжав зубы, терпеть подле себя бывшего соперника. Масла в огонь подливал и Глостер, который беспрерывно превозносил заслуги Филипа и оказывал ему непомерные почести.
Элизабет видела, как ловко горбун держит короля в постоянном напряжении. Она чувствовала, что Эдуард готов попрекать ее Майсгрейвом. Теперь ей все время приходилось быть настороже, чтобы не попасть впросак, не вызвать малейшего недовольства короля и не навредить Филипу. А тут еще эта бог весть откуда нахлынувшая тоска, эта возвратившаяся былая нежность…
Элизабет перевела дыхание и поудобнее устроилась в кресле. В камине шипели сосновые корневища. Королева глядела на роящиеся язычки огня, и в памяти ее вставали отблески совсем иного пламени.
Она вспомнила, как после большой охоты, из тех, что устраивал отец в их старом Вудвиль-холле, ночью вдруг занялся пожар, и они с няней Бриджит оказались отрезанными от выхода из своей спальни. Маленькая Элизабет и ее нянька забились в угол, задыхаясь от гари, и молились, решив, что настал их последний час.
Кругом уже все было объято пламенем, но вдруг из дыма возник подросток с вьющимися волосами и, перекинув Элизабет через плечо, понес по готовой рухнуть лестнице вниз. Визжащая нянька бежала следом, высоко подобрав длинные юбки. Вокруг рушились потолочные балки, тлели ступени, и от жара, казалось, лопается кожа.
Элизабет потеряла сознание, а когда пришла в себя, почувствовала, что ее овевает ночная прохлада. Открыв глаза, она обнаружила, что лежит на траве, а их сосед, рыцарь Джон Майсгрейв, подсунув ладонь под ее голову, смачивает ей губы холодным сидром. Вокруг толпились освещенные отблесками пожара люди. Кое-кто причитал. Ее отец, сэр Ричард Вудвиль, сидя рядом, плакал навзрыд, не стесняясь слез.
Приподняв голову, Элизабет взглянула на усевшегося поодаль на куче домашней утвари своего спасителя. Казалось, среди всеобщей сутолоки и паники этот мальчик один оставался спокоен. Он сидел, обхватив колени руками, и беспечно жевал соломинку. Ему было в ту пору тринадцать лет, ей – десять. Он был не по годам рослым и крепким подростком и не раз уже брал в руки оружие при набегах шотландцев, она же была всего лишь хрупкой маленькой девочкой, уже тогда столь обворожительной, что местные крестьяне почитали ее феей.
