Мгновенно придя в себя, Хэтти выпрямилась и медленно попятилась.
— Ты еще пожалеешь! Да, ты еще как пожалеешь о том, что вообще появилась на свет! Дьявол уже ждет тебя с распростертыми объятиями, смотри, как бы тебе в них не задохнуться!
Дверь захлопнулась, в скважине повернулся ключ.
— И даже не думай, что его сассенахское лордство избавит тебя от позора!
В безопасности, за тщательно закрытой дверью, тирания Хэтти снова развернулась в полную мощь.
— Ну и оставайся здесь — вот что я тебе скажу. На две недели или даже больше! И больше никакой еды для тебя, Морриган Гэйл! Ни еды, ни питья до тех пор, пока ты не свернешь со своего грешного пути и не ступишь на путь истинный!
Элейн уставилась на перевернутые поднос и чашку. Как Хэтти назвала Морриган? Гэйл?
Она заметила внизу чашки какую-то надпись. Подняв ее, Элейн прочитала: «Споуд» [9].
Луч солнечного света, пробивший серую гряду облаков, пробрался внутрь сквозь желтые полупрозрачные занавески и отразился в серебряном подносе. Слепящие солнечные зайчики заплясали на потолке.
Элейн обхватила чашку обеими руками. Озноб зародился где-то в глубинах ее живота.
Что с ней такое случилось? Она подняла руку на женщину, которая старше ее практически вдвое. За всю свою жизнь, Элейн ни разу не применяла физическую силу к кому бы то ни было. Насилие она презирала точно так же, как и трусость.
Но ведь прошло не более часа-двух с тех пор, как ее подняли с постели, а она уже прошла весь путь от отчаяния к гневу, от унижения к ярости, от жертвы до победителя, от хозяйки до заключенной. И если в ближайшем будущем она не вернется назад в свое время, то станет окончательно и бесповоротно буйно помешанной. Подходящая кандидатура для Бедлама.
И вдобавок ко всему, Элейн была страшно голодна.
Элейн сидела перед открытыми балконными дверями и настойчиво водила кончиком скрипящего пера по листу почтовой бумаги, лежащим сверху другого листка, исписанного Морриган. Обманывать, строя из себя леди, было совсем не просто. Почерк Морриган не имел ни ритма, ни смысла. Писать с явным наклоном влево, не выворачивая при этом запястья, было практически невозможно. Элейн выводила петли и причудливые завитушки до тех пор, пока на ее пальцах — вернее, на указательном и среднем пальцах Морриган — не заныли волдыри. Еще хуже было от того, что стальной наконечник пера протекал, царапал бумагу и постоянно пересыхал при письме.
Лучи теплого солнца струились сквозь стеклянные двери. Приятно прохладный ветерок ворошил волосы, которые все никак не могли неподвижно замереть перед глазами. Она заводила волосы за уши, почти сожалея о том, что не заколола их шпильками.
Снаружи, за балконом, отделанным завитушками из кованого железа, росли деревья, покрытые молодой листвой. Небо было голубым, как на открытке.
Она зажмурила глаза от ослепительного солнечного света. Желудок — не важно чей, ее или Морриган, потому что результат был одинаковым — перекувыркнулся, а затем, будто проглотив сам себя, издал глухое рыгающее бульканье. Никогда в своей жизни Элейн не голодала, даже когда пыталась худеть по методике Дженни Крэйг. И не мучилась от жажды — вчера она, устав бороться с беспрестанным зудом на коже, бездумно вылила на себя единственный кувшин воды, чтобы смыть с себя, в смысле, с Морриган, пот.
Неужели Хэтти хотела, чтобы она умерла?
В панталонах шов на уровне промежности был оставлен открытым. Элейн поерзала на стуле. Оборки и кисточки, расположенные с внутренней стороны желтой юбки — еще одна тайна, которую никогда не разгадать, если не пообщаться с окружающими — терли и покалывали бедра и ягодицы.
Она схватила чистый лист и положила его поверх переписанной из Библии страницы. Каждая линия, каждая точка, написанная Морриган, просвечивалась сквозь лежащую сверху бумагу. Она или подделает подчерк, думала Элейн мрачно, или умрет, пытаясь это сделать.
Если только Хэтти не убьет ее первой.
Ее тело в проеме балконных дверей стало своего рода солнечными часами. Элейн тренировалась весь день, пока ее тень, отбрасываемая на восточный ковер, не сделала пол оборота. Вздохнув, она откинулась на спинку бамбукового стула.
Исписанные листы выглядели так, будто по ним прошлась стая голубей.
В точности, как листы с переписанной Библией под ними.
Тихий щелчок нарушил тишину.
Мгновенно в уме возникла картина, как Хэтти крадется, чтобы задушить ее, словно новорожденного младенца. Во рту пересохло, Элейн вскочила на ноги.
— Мэм?
Элейн повернулась вокруг. Черт! При повороте она зацепилась за стул, и пришлось его схватить, чтобы не опрокинуть.
В дверях стояла горничная. Элейн с облегчением узнала девушку, которая прибирала ее комнату.
— Миледи!
Темные брови горничной взлетели к краям белого чепца. Она рассматривала Элейн сверху донизу, начиная от неприбранных волос и кончая каемкой желтой юбки. Элейн в смущении потянула вниз жакет костюма, прикрывая пояс. Она задумалась, как много времени понадобится служанке, чтобы понять, что «бедная маленькая овечка» одета в вещи, не одобренные Хэтти.
Вообще-то выбора у нее и не было. Тесное серое платье не пережило вчерашний день, о чем Элейн нисколько не сожалела.
— О миледи! Мы так беспокоились… Но вы выглядите… Это так… Ну, мы принесли обед. — Волнуясь, она спросила. — Миледи, мы правильно поступили?
Губы Элейн растянулись в усмешке. Правильно ли они поступили! Она ничего не ела в течение последних двадцати четырех часов, а служанка еще спрашивает разрешения принести пищу. Слабый аромат жареной свинины проник в комнату. Желудок Элейн выдал согласный рык.
Горничная захихикала, а потом ее будто ударили в солнечное сплетение. Удерживая поднос одной рукой, другой она прикрыла рот. Большой поднос наклонился. Через комнату эхом пронесся нестройный звук съехавших столовых приборов и блюд.
Девушка быстро выровняла поднос.
— О мэм, простите меня!
Она быстро просеменила к стоящему на другой половине комнаты эбеновому столу. Приборы и посуда позвякивали в такт подпрыгивающим шагам.
Элейн поспешно захромала вокруг кровати, тяжелая юбка волочилась вслед за ней. Столь же тяжелые волосы колыхались из стороны в сторону, скользя от сочетания шелка и сальности.
Служанка локтем отодвинула в сторону большую черную Библию и бухнула поднос на стол. Она торжественно сняла крышку.
— Вот, пожалуйста, миледи!
Слюна заполнила рот Элейн. На подносе было больше пищи, чем она съела в течение предшествующих трех дней, проведенных здесь. Над чайником клубился пар.
