Он перевел взгляд на девушку, и снова в его памяти встала сцена расставания у Вестминстерского моста.
– Да, – выдавил он. – Считаешь меня жалким трусом?
Мэрион подошла вплотную к молодому человеку:
– Я бы так не сказала. Выпей поскорее бренди. Алекс одним глотком осушил содержимое бокала и тотчас же почувствовал, как по закоченевшему телу разливается приятная теплота. Мэрион налила еще один бокал и снова протянула ему. Алекс посмотрел на пол и смущенно проговорил:
– Послушай, тут с меня столько воды натекло… Твой ковер совсем мокрый.
Мэрион подошла к двери, приоткрыла ее и сказала:
– Пойди разденься. Я распоряжусь, чтобы твою одежду высушили. Там много полотенец и простыней, так что можешь завернуться.
Миновать дверной проем, не задев косяки, оказалось для Алекса не такой уж простой задачей. Наконец он решительно перешагнул порог и оказался… в большой спальне, обставленной с таким вкусом, что он поначалу не поверил своим глазам. Ему и в голову не могло прийти, что такая девушка может жить в столь роскошном доме. Но удивление прошло, когда он осушил второй бокал бренди и, прислонившись к стене, чтобы не упасть, начал медленно стягивать с себя мокрую одежду.
Когда он начал растираться большим махровым полотенцем, он почувствовал, что пол уходит у него из-под ног, и он ощутил те же чувства, что охватили его за несколько мгновений до падения в водоем на Трафальгарской площади.
– Какой же я болван! – пробормотал Алекс, выпуская из рук полотенце и нацеливаясь на одну из лежавших на кровати простыней. – Бренди после шампанского – это… это…
Он полностью потерял координацию движений и тяжело плюхнулся на край кровати, надеясь, что, может быть, в сидячем положении ему станет немного легче. Увы, надеждам этим не суждено было оправдаться. Ему показалось, что кровать встала на дыбы и бросилась ему в лицо, и тут она окончательно впал в тяжелое забытье.
Позже, уже немного позже – так, по крайней мере, ему показалось – Алекс немного пришел в себя: чьи-то нежные руки страстно гладили его тело… С огромным трудом юноша приоткрыл глаза, рука его стала шарить вокруг и вскоре наткнулась на чью-то стройную талию, обтянутую тонким шелком.
– Алекс, – прошептал ему прямо в ухо девичий голос. – Ты наконец проснулся?
– М-ммм, – только и смог произнести молодой человек. Его голова гудела, словно большой колокол, но он все же повернул ее вбок и уткнулся носом в темные пряди роскошных волос.
– Хватит, милый, – с несколько неожиданной для Алекса твердостью шепнула девушка. – Надеюсь, ты не забудешь Мэрион?
– Мэ… рион… – механически повторил Алекс имя этой совершенно незнакомой ему девушки, почувствовав на своих губах ее нежный поцелуй.
– Спасибо тебе, Александр Рассел, за все… Особенно за твой страх перед водной стихией. Именно о такой ночи я мечтала вот уже много лет. – С этими словами Мэрион резко поднялась с постели.
Алекс снова впал в хмельное забытье: в его ушах все еще стояли звуки нежного голоса красавицы, но отяжелевшие веки опустились, и он так и не увидел, как девушка в шелковом вечернем платье накинула на плечи меховое манто и поспешно вышла из дома; на ее прекрасном лице сияла счастливая улыбка.
Наутро дворецкий принес в спальню чай и одежду Алекса – вычищенную и отутюженную. Казалось, что присутствие постороннего молодого человека в этом доме его нисколько не удивляет: из его слов Алекс понял, что хозяин особняка – некий мистер Джермин, в настоящее время находившийся в отъезде, – довольно часто оказывал гостеприимство своим друзьям, которым по каким-либо причинам было негде переночевать. Никаких следов девушки по имени Мэрион Алекс в доме не обнаружил, да и слуга ни словом не обмолвился о ней. Молодой человек решил до конца сыграть роль, уготованную ему дворецким: он принял как должное все знаки внимания к его персоне и постарался как можно скорее покинуть гостеприимный дом, опасаясь, что мистер Джермин – возвратись он сейчас домой, – возможно, не придет в восторг по поводу того, что его любовница принимает посторонних молодых людей в его отсутствие.
Для очистки совести несколькими днями позже Алекс послал незнакомому мистеру Джермину целый ящик виски «от лица, пожелавшего остаться неизвестным», – на этот подарок ушла приличная часть тех денег, которые ежемесячно выплачивал ему отец. Поэтому когда все тот же Том Стендиш позвал его съездить в гости к его дядюшке, жившему в Италии, Алекс очень обрадовался, надеясь поправить там свое финансовое положение игрой в карты в игорных домах. Кроме того, ему хотелось на досуге хорошенько поразмыслить о будущем. И наконец, Алексу было приятно при мысли о том, что придется провести несколько дней в поезде – железные дороги так и не потеряли для него своего очарования…
Любовь к железным дорогам осталась и по возвращении в Англию, но финансовое положение Алексу поправить так и не удалось: единственное, что он смог приобрести в Италии, – были новые долги. Фортуна отвернулась от него. Однажды, вернувшись домой, он обнаружил письмо из банка, и сердце его тревожно забилось.
Дела обстояли еще хуже, чем он мог себе представить: мало того, что он был по уши в долгах, так вдобавок ко всем его неприятностям управляющий банком с сожалением сообщал юноше, что с января этого года сэр Четсворт прекратил выплачивать ему ежемесячное пособие. Алекс знал, что этот удар не последний в его жизни: он прекрасно понимал, что, узнав о его отчислении из Кембриджа, отец примет самые суровые меры.
Былая самоуверенность исчезла без следа, уступив место так хорошо знакомым ему с самого детства чувствам вины и собственной никчемности. Но как только Алекс получил от отца – в ответ на свое письмо – записку с требованием явиться в городской дом сэра Четсворта и дать отчет о своих поступках, эти чувства улетучились, и резкий тон этой записки лишь обострил в нем былой дух противоречия. Он поднялся по ступеням знакомого с раннего детства крылечка с решительным видом.
В старом доме все напоминало о прошлом. Дворецкий Трент назвал его «мастер Александр», и Алекс сразу же почувствовал себя маленьким мальчиком. Знакомый до боли холл, отделанный панелями темного дерева, мрачноватая резная лестница с массивными перилами – все это напоминало ему о днях детства. Алексом снова овладело чувство неуверенности в себе. Ненавидя себя за робость, он прошел по толстой ковровой дорожке к отцовскому кабинету и остановился перед тяжелой дубовой дверью. Стоя перед этой дверью, Алекс пытался убедить себя в том, что он взрослый двадцатичетырехлетний мужчина и имеет полное право самостоятельно решать свою судьбу.
