Случалось, очнувшись после короткого сна, еще не поняв, где он находится, Рамон искал возле себя Катарину, ловил призрак прошлого, который навсегда исчез из его жизни. В такие дни аббат Монкада старался нагрузить себя работой, чтобы ни о чем не думать, чтобы жизнь не казалась тяжелым бременем.
Однажды ему доложили, что из женского монастыря исчезла послушница. Настоятельница утверждала, что ворота были заперты, разве что девушка перелезла через стену! Услышав ее имя, Рамон задумался, а потом вспомнил: Инес Вилье была близкой подругой Катарины Торн. Он не стал организовывать поиски послушницы, но приказал лучше следить за тем, что происходит в обители. Вскоре настоятельница объявила, что девушку забрали родственники и внесли за ее воспитание необходимую сумму.
Рамон успокоился. Все в порядке. Должно быть, жизнь Катарины тоже наладилась. Возможно, она даже вышла замуж. А он… он просто понесет свой крест дальше, без радости и просветления в душе, но терпеливо, смиренно и твердо.
Катарина вошла в гостиную, где сидел Эрнан. Обычно, когда все расходились по комнатам, он уединялся здесь с бокалом вина. Молодая женщина остановилась в нерешительности. Она знала, что способна очень хорошо относиться к нему, но он никогда не сможет стать неотъемлемой частью ее существа, как Исабель, как… Рамон Монкада.
Катарина села на диван. Эрнан повернул голову. Его губы были плотно сжаты, в темных глазах – печаль от нелегких дум. Он не произнес ни слова, и тогда Катарина заговорила первой:
– Я пришла сказать то, что должна была сказать давно. Я тебя понимаю. Ты устал от одиночества, тебе нужен был дом, что-то свое, неизменное и понятное, а я поневоле навязала тебе слишком много чужого, того, что ты не хотел, но был вынужден принять. Да, в моей жизни случилось несчастье, но никто не дал мне права калечить жизни других людей.
– Это что-то меняет?
– Нет, – согласилась она. – Ничего не изменится, если мы сами не захотим этого. Ты дал свое имя Исабель, и я очень благодарна тебе. Теперь очередь за мной.
– Ты заставила меня это сделать, – заметил Эрнан.
– Исабель – невинное существо, – мягко промолвила Катарина, – было бы несправедливо заставлять ее испытывать позор незаконного рождения.
Эрнан молчал, и Катарина невольно подумала: «Если бы я не потеряла девственность до замужества и не родила ребенка, ты был бы беспечен, весел и счастлив со мной, не замечал бы моих терзаний, не задавался вопросом, что у меня на сердце!»
Она взяла Эрнана за руку. Он напрягся, но не отстранился.
– Я постараюсь быть хорошей женой. И, даст Бог, у нас еще будут общие дети.
В пустынном небе затерялась луна, а сверкающий пепел звезд был скрыт от глаз тяжелыми тучами. Эрнан заглянул в себя. Слова Катарины отозвались в его уме, но не в сердце. Почему? Очевидно, Эрнан чувствовал, что она, как и он, тоже полагалась на разум, а ее сердце принимало в этом слишком мало участия.
Эрнан усмехнулся. Его отец, Луис Монкада, всегда учил воспринимать жизнь легко и просто, такой, какой она дается Богом. Но, вероятно, в нем было что-то от матери. Внезапно Эрнан подумал о сеньоре Хинесе, женщине, которую он не знал и не помнил. Отец говорил, что она мечтала видеть своего сына священником. Интересно, был бы он счастлив, если бы любил Небо больше, чем грешную земную жизнь, которая вечно куда-то влечет и мучает, но никогда не приносит покоя? Быть может, проще раз и навсегда дать нерушимые обеты, чем ежесекундно делать нелегкий выбор?
Внезапно решившись, Эрнан резко задул свечу и порывисто обнял Катарину.
Темный дом с резным деревянным балконом и узкими окнами в свинцовом переплете, похожий на гордую крепость, напомнил Рамону Испанию. Впечатление усилилось, когда он вошел внутрь и увидел статуи святых в золотой парче, позолоченных сфинксов, темно-красную обивку стен и бесценные гобелены.
В этих покоях полагалось держаться с подобострастием, и Рамон невольно испытывал душевный трепет. Он был готов предположить самое худшее, ибо перед ним сидел сам Великий инквизитор, возглавлявший Святую службу Нидерландов.
Инквизиция правила жизнью и смертью облаченной в железную перчатку рукой, и Рамон знал: после того как эта рука однажды коснется человека, несчастному суждено задыхаться в тисках неуверенности и страха.
Хозяин апартаментов, черноволосый мужчина неопределенного возраста, сухо и небрежно кивнул в ответ на почтительное приветствие Рамона и предложил сесть.
Родриго Тассони смотрел на своего гостя со скрытым любопытством. Похоже, все, что ему рассказывали о Рамоне Монкада, о его бесстрастности, целеустремленности, остром уме и великолепной памяти, было правдой.
– Скоро пять лет, как вы возглавляете обитель, – начал Родриго Тассони. – За это время среди ваших монахов не было ни одного, кто бы нарушил дисциплину и пренебрег уставом. Вы управляете самым большим в этих землях монастырем. Потрясающий результат, достойный благодарности и удивления! Обитель процветает, несмотря на сложные времена.
Рамон с достоинством склонил голову. Разумеется, он не сомневался в том, что среди вверенной ему братии у инквизиции есть свои люди.
Родриго Тассони невольно удивился. Ни капли возбуждения, ни искры радости! Многие в ответ на его похвалу готовы были бы вырвать из груди свое собственное сердце! Поистине мертвенное величие Рамона Монкада достойно преклонения.
– Похоже, вы один из немногих, кто сумел полностью отречься от себя во имя Божьего дела!
– Смею заметить, обитель процветала и при моем предшественнике, – сказал Рамон.
Великий инквизитор, духовный страж всех верующих, усмехнулся.
– Аббат Опандо… Я не назвал бы его вольнодумцем, но он снисходительно относился к человеческим слабостям. Настоящие воины Христовы куда более тверды, непримиримы и последовательны в своих суждениях. Лишь немногие могучие духом способны управлять человеческим стадом, постигать тайны совести, усмирять и внушать им мысль об их счастье.
Рамон вспомнил, как однажды аббат Опандо сказал: «Случалось, я задавался вопросом, с чьих позиций и от чьего имени выступает инквизиция? От имени нашего Господа, любящего все свои создания, велевшего нам прощать людям их грехи и нести за них покаяние?» Еще он говорил, что для большинства людей собственное спокойствие куда дороже свободы духа.
Родриго Тассони был прав. Святая служба использует в своих целях человеческие слабости, чувство долга, терзания совести, корысть, слепое поклонение и страх. А нет, так умножатся пытки и запылают костры!
– Я слышал, вы увеличили количество испытаний для тех, кто желает принять постриг. В наши нелегкие времена ересь может скрываться под любой личиной.
