Зато она рассказала о той хитроумной уловке, которая пришла на ум им с Ханной, чтобы заманить к себе толпы поклонников Дженни Линд.
– Мы называем их орнитологами, – сказала она.
Вэл рассмеялся, и она тоже; она чувствовала себя совершенно раскованной. И ужасно счастливой. А Вэл в очередной раз подивился тому, что и он заражается ее радостью. И солнце показалось им ярче, чем обычно, река – шире, а воздух – ароматнее.
Теперь он с нетерпением предвкушал их прогулки после сидения в мастерской.
Эти прогулки становились с каждым днем все более долгими.
Ханна уверяла Мэри, что может сама продавать сувениры орнитологам, а Мэри пусть гуляет, сколько ей вздумается.
Мэри была благодарна ей. По ней, так она бы и глазом не моргнула, если бы магазин вместе со Шведской Канарейкой и орнитологами провалился сквозь землю. Мгновения в обществе Вэла стали для нее важнее всего на свете.
И все же каждый вечер она засиживалась допоздна, работая над костюмами для своих заказчиков. Расставаясь с Вэлом, она превращалась в прежнюю Мэри, с обостренным чувством ответственности. Сославшись на срочные заказы, она отказалась от кофе у Микаэлы. Отчасти это было правдой. Сезон почти закончился. Однако отказ от встреч с баронессой был вызван главным образом тем, что Мэри не хотелось обнаружить свои чувства перед женщиной, которая относилась к любви так цинично.
Боялась она и того, что баронесса может задать ей вопросы, на которые и сама Мэри не знала ответа. Например, почему Вэл ни разу не заговаривал с ней о любви? Почему поцеловал ее лишь один раз? Почему с такой легкостью и весельем рассказывает ей о балах и приемах, на которых бывает каждый вечер, ни разу не пригласив ее пойти вместе с ним?
Если бы Мэри только знала, какое воздействие оказывают эти ежедневные светские увеселения на чувства Вэла к ней! Он усердно играл роль светского повесы, делая вид, что в жизни нет ничего важнее танцев, флирта, карточных игр, пьянок и скачек.
На балах и маскарадах он всегда изображал версальского придворного – волосы завиты и напудрены, на лице нарисованы мушки, а на туфлях с высокими каблуками – пряжки, украшенные драгоценными камнями. Его парчовые камзолы и панталоны были предметом зависти как мужчин, так и женщин, поскольку все эти вещи Вальмон получал из Парижа. А окантованные широким кружевом манжеты его шелковых рубашек могли составить честь и музею. Но верхом шика были розочки из лент, украшавшие его колени, и ножны из литого золота.
В этом фатовском наряде он чувствовал себя полным идиотом.
Он надеялся, что таковым его и считают. Путешествие в Чарлстон оказалось на редкость удачным. Беглые рабы добрались до Канады без приключений, и старушка «Бенисон» не подвела. Теперь Вэл готовился к следующему рейду, более рискованному. На сей раз он решил не брать лошадей. Все пространство под палубой корабля будет заполнено людьми. Тогда он сможет вывезти сотни две рабов, а то и больше.
Предлогом для путешествия будет романтическое приключение, а также корыстные соображения. Обе причины покажутся весьма убедительными любому креолу. Согласно легенде, он познакомился в Чарлстоне с богатой наследницей, дочерью того самого человека, у которого купил призовую лошадь. Она собиралась провести лето с семьей в небольшой колонии аристократов-южан в Ньюпорте, штат Род-Айленд, известной как Северный Чарлстон.
И если бы кому-нибудь взбрело в голову заняться расследованием, то он обнаружил бы, что легенда вполне правдива. Вальмон действительно оказывал знаки внимания дочери человека, у которого он купил призера скачек. И она в самом деле была богатой наследницей. Кстати, она оказалась чрезвычайно умной и образованной девушкой и к ухаживаниям ветреного повесы, которого Вэл изображал, отнеслась отрицательно. Так что он мог продолжать лицедейство, не опасаясь за последствия. Он знал, что в Ньюпорте его ухаживания будут отвергнуты.
Кроме того, Род-Айленд – место достаточно отдаленное, и никто не узнает, что до прибытия туда его пароход зайдет в Канаду.
Только бы все прошло благополучно. Только бы все поверили, что он, Вальмон Сен-Бревэн, действительно охотится за приданым, обхаживая свою капризную чарлстонскую невесту. Только бы ему удалось сыграть роль паяца достаточно достоверно.
А для этого Вэлу приходилось танцевать ночь напролет, а потом вести за собой приятелей в игорный дом и играть в карты чуть ли не до полудня. Вернувшись же домой, на улицу Сен-Луи, он чертыхался на всех известных ему четырех языках, глядя на собственное идиотское отражение в зеркале.
Он позволял себе расслабиться, отправляясь на прогулку с Мэри Макалистер, в ее компании он мог позволить себе выйти на время из роли шута и мота. С ней он мог держаться свободно, снять маску искушенного опытного волокиты, любоваться небом и рекой, радоваться жизни, как радовалась ей сама Мэри.
Она была совершенно не похожа на тех женщин, с которыми ему приходилось танцевать и флиртовать на балах, и потому время, проведенное с ней, казалось ему настоящим отдохновением. Румянец на щеках так выгодно отличал ее от бледных модных креольских красоток. Как и мальчишеская фигурка, и быстрые, ловкие движения. Мэри не грозило стать томной светской красавицей.
В сущности, красавицей она и не была. И все же золотистые искорки, прячущиеся в ее глазах, придавали ей изюминку. Кроме того, Вэл не уставал поражаться способности ее волос менять цвет в зависимости от освещения.
Но самое большое наслаждение ему доставляло неуемное любопытство Мэри. Даже обыденное, само собой разумеющееся могло вызвать у нее острый интерес. Она жаждала узнать, как называется каждый цветок и дерево, почему на килевых шлюпках можно подняться вверх по реке, а на плоскодонках – нельзя, откуда произошел обычай давать в придачу к покупке ланьяпп, есть по понедельникам красную фасоль с рисом, торговать с уличных лотков. Вэла восхищала и забавляла ее страсть к еде. Она всегда ела с огромным аппетитом и никогда не отказывалась от нового блюда, когда он предлагал ей его отведать.
Он повез ее на экскурсионном пароходе по каналу, тянущемуся от города к озеру, чтобы полюбоваться, какое впечатление произведут на нее лодки, пароходы и грузы на пристани. И когда они подплыли к озеру, его поразило, как она смотрела на озеро: словно никогда в жизни не видела такого огромного водоема. Да и сам Вэл будто впервые его увидел – озеро показалось ему огромным, дальний берег был почти не виден, оно вполне могло сойти за залив или даже океан. А он-то всегда считал его обыкновенным озером. Просто он никогда толком не разглядывал его.
Как и город, который считал своим домом. Мэри изучала каждые ворота, крышу, стены, окна и трубы с таким вниманием, что и Вэл заметил – все они имеют свой неповторимый рисунок.
