Господин Клаудиус сразу же встал между нами и оттолкнул её.
— Уведите фройляйн фон Зассен! — велел он фройляйн Флиднер — как глухо и неуверенно прозвучал его голос, как он старался овладеть собой в ужаснейшем внутреннем волнении!
Фройляйн Флиднер обняла меня за плечи и отвела в салон с портретом Лотара — и за нами захлопнулись двери… Пожилая дама дрожала как осиновый лист, у неё от судорог свело челюсти.
— Вы привели плохого гостя в наш дом, Леонора, — выдохнула она и испуганно прислушалась — а из прилегающей комнаты почти непрерывно доносился звучный голос тёти Кристины. — Вы, конечно, не могли знать, что это она, та фальшивая, неверная Диана, из-за которой он так тяжело страдал… Не дай Бог она снова завладеет им! Она всё ещё ошеломляюще красива!
Я сжала голову руками — не обрушится ли сейчас на меня весь мир?
— Как ловко она всё это устроила! — горько продолжала фройляйн Флиднер. — Захватила всех врасплох своим внезапным появлением!.. Она вдруг вспоминает своих «с болью утраченных детей», которых так позорно бросила!
— Она действительно мать Шарлотты и Дагоберта? — выдохнула я.
— Дитя, вы ещё сомневаетесь после всего, что видели и слышали?
— Я думала, они дети его — я показала на портрет Лотара — и принцессы, — застонала я.
Она отпрянула и уставилась на меня.
— Ах, я начинаю понимать! — вскричала она. — Так вот в чём ключ к Шарлоттиному необъяснимому поведению! Она думает так же, как вы?.. Она думает, что родилась в «Усладе Каролины»? Ну, я ещё узнаю, кто открыл эту строго охраняемую тайну и изложил её в таком диком виде! Пока что я вам скажу, что хотя действительно двое детей увидели свет в «Усладе Каролины», но один ребёнок умер через несколько часов, а другой — в полугодовалом возрасте от судорог; к тому же это были два мальчика. Дагоберт и Шарлотта — дети капитана Мерикура, за которым ваша тётя была замужем в Париже и который погиб в Марокко… Бедное дитя, ваш добрый ангел оставил вас, когда вы приняли эту женщину под свою защиту — она принесёт нам всем несчастье!
Я спрятала лицо в ладонях.
— Когда Эрих появился в её доме, она была уже вдовой и примадонной парижской оперы, — продолжала пожилая дама. — Она по меньшей мере на семь лет старше него; но у женщин её склада это ничего не значит. Своих детей она отдала в чужие руки; они воспитывались у мадам Годен — Эрих их полюбил, как своих собственных, и хотя их мать его смертельно оскорбила и глубоко ранила, он был так великодушен, что забрал малышей себе, когда эта забывшая свою честь и обязанности женщина оставила их в пансионе без копейки денег… Мадам Годен вскоре умерла, и мне, единственной, кто знал о происхождении детей, он строго-настрого велел молчать — он хотел избавить брата с сестрой от унизительной боли иметь такую испорченную мать — они его замечательно за это отблагодарили!
Она сложила руки и принялась ходить туда-сюда.
— Только не это — бормотала она. — Этот голос обволакивает с дьявольской силой — да-да, я слышу! Как он улещивает и мягко умоляет — она набрасывает на него новые путы…
— Дядя, дядя — я ужасно страдаю!.. Ох, я жалкое, неблагодарное существо! — душераздирающе закричала Шарлотта.
Я вылетела за дверь, помчалась по лестнице, через сад… Меня изгнали из рая по моей собственной вине, по собственной вине… Вопреки Илзиным энергичным запретам и предупреждениям, вопреки воле отца я стала тайно общаться с этой чуждой тётей. В моих собственных письмах я раскрыла ей местопребывание её детей и выдала мужчину, которого любила всем сердцем, злым демонам его юности, чтобы он снова им поддался, чтобы они отравили ему жизнь!
В холле, в ярком свете ламп, я остановилась — нет, в этом состоянии я не могу предстать перед отцом — волосы, лицо и платье залиты дождём, каждый нерв дрожит, щёки лихорадочно горят. Я прошла к себе, переоделась и выпила стакан воды. Я должна быть спокойной, абсолютно спокойной, если я хочу добиться того, что считаю своим единственным спасением.
Мой отец сидел в удобном кресле в своей спальне, он попеременно читал и писал, а рядом дымилась чашка горячего чая. Он выглядел таким бодрым и весёлым, каким я его редко видела даже до болезни, и милая, рассеянная улыбка вновь скользила по его лицу. Его сиделка, фрау Зильбер, готовила для него в гостиной бутерброды и следила за температурой в комнате. Она дружески кивнула мне. Фрау Зильбер была воплощением заботы, в лучших руках я не могла его оставить.
Я села рядом с ним на скамеечку, но так, чтобы моё лицо оставалось в тени. Он радостно рассказал мне, что у него был придворный врач, который сообщил ему, что он может завтра в первый раз выйти, и герцог сам приедет за ним — затем он ласково погладил меня по голове и сказал, что он рад, что чай в главном доме продолжался недолго и что я снова с ним.
— А как ты посмотришь, если я на четыре недели уеду на пустошь? — спросила я и подвинулась поглубже в тень.
— Я должен буду смириться с этим, Лорхен, — сказал он. — Ты должна поехать на свою милую родину, чтобы набраться сил — оба врача вменили мне это в обязанность. Как только потеплеет…
— На улице тепло, просто великолепно, — быстро перебила я его. — Ты подумай, меня просто гонит на пустошь — мне кажется, что я заболела и могу прогнать болезнь только свежим вересковым ветром… Отец, если ты разрешаешь, то почему не сегодня вечером?
Он удивлённо посмотрел на меня.
— Тебе это кажется сумасбродством, да? — сказала я и сделала слабую попытку улыбнуться. — Но это разумнее, чем ты думаешь. Мягчайший воздух веет на улице; я поеду ночным поездом и завтра вечером буду в моём милом, милом Диркхофе, четыре недели буду пить молоко и вдыхать вересковый воздух, а потом вернусь здоровой, когда здесь станет красиво, когда всё зацветёт, и тогда — всё, всё будет хорошо, правда, отец?.. Я спокойно могу ехать — с тобой останется фрау Зильбер, которая так хорошо о тебе заботится — пожалуйста, разреши, отец!
— Что вы думаете, фрау Зильбер? — спросил он нерешительно.
— Ай, позвольте фройляйн Лорхен уехать, господин доктор! — откликнулась добрая женщина, подходя к двери широкими шагами. — Человек не должен противиться своей природе, и если фройляйн кажется, что она больна и только на пустоши может поправиться, то, ради бога, не возражайте… Через час уходит ночной поезд, собирайтесь, фройляйн, я вам помогу, а потом отведу на вокзал.
Так я покинула «Усладу Каролины». Было темно, и моя спутница не могла видеть, что по моему лицу покатились слёзы, когда мой взгляд скользнул по оранжерее, где я пережила изумительный момент счастья. Я не хотела смотреть на окна главного дома, когда мы шли через двор — но что могла сделать моя воля против боли разлуки? Мои глаза страстно приникли к потоку света из Шарлоттиной комнаты — там забыли задёрнуть шторы. Все ещё были в сборе, это было видно по пляшущим по потолку теням. Он простил её, неверную, из-за которой когда-то бегал по саду как загнанный зверь — он примирился с ней — сегодня был день примирения — а «безрассудная маленькая ласточка», изгнанная из его сердца, улетела в тёмную ночь.
