— Она еще слаба, — отвечал Эберни. — И очень исхудала. Ее поили какими-то травами — видимо, валериана и хмель, нечасто, как говорит она, но достаточно, чтобы сделать ее безучастной к собственной доле. Разумеется, она выздоровеет — во всяком случае, телесно. Насчет ее духа я не могу быть так же уверен. Два года она жила, веря, что ты заточил ее, потому что думал, будто она тебе изменила, и не мог выносить даже ее вида. Так ей говорили.
Маркиз порывисто выпрямился и встал во весь рост.
— И она поверила такому обо мне?
— Ты о ней и не тому верил, — гневно отрезал Дональд Ганн. — А она была ни в чем не виновата. Вот, гляди. Я привез этого выродка, чтобы он сам рассказал тебе, что натворил.
Хирам и Руфус волоком протащили Синклера через зал и швырнули на колени у ног маркиза.
— Расскажи ему, — приказал Эберни, — расскажи маркизу Бринэйру все, что рассказал мне, или, богом клянусь, висеть тебе на дыбе, а потом тебя четвертуют у нас на глазах.
Синклер взглянул на графа, и у Патрика стало горько во рту — так униженно-труслив был этот взгляд. Эдвард Синклер опозорил свой клан, Хайленд, всю Шотландию.
— Вы клялись… — начал он.
— При условии, что ты все расскажешь, как было, — перебил его Эберни.
— Леди Маргарет во время прогулки верхом встретила человека по имени Фостер, — начал Синклер тусклым, безжизненным голосом, глядя в стену. — Он заманил ее в вашу охотничью хижину, говоря, что имеет вести о Патрике Сазерленде, но не хочет беседовать там, где его могут увидеть с супругой лэрда. Она поехала с ним, и он сказал ей, что ваш сын в плену, а она может помочь ему.
Вдруг он осекся — потому, видимо, что увидел, как исказилось от внезапного прозрения и гнева и без того уже устрашающе грозное лицо маркиза.
— Дальше, дальше, — процедил Эберни. Синклер покосился на него и без особого воодушевления продолжал:
— Ваш сын в драке перерезал Фостеру горло и бросил его, полагая, что тот мертв. Фостер поклялся отомстить ему, но, поскольку найти его не мог, решил обратить свою злобу против семьи Патрика Сазерленда. Он пришел ко мне и предложил план… для осуществления которого я предоставил ему помощь. Он рассчитывал насладиться местью, а я — завладеть вашими землями, когда вы и Ганны разобьете друг друга наголову. Ваша супруга была средством, с помощью коего мы намеревались разжечь вражду между вами. — Он шумно втянул в себя воздух. — Леди Маргарет не знала, что я участвую в этом замысле. С нею работал только Фостер. Он говорил ей, что за вашего сына требуют выкуп, но если об этом узнает маркиз, то скорей пойдет войной на похитителей, чем заплатит хоть пенни, а сына его тогда убьют. Она верила каждому слову, она принесла в хижину все свои драгоценности, чтобы заплатить выкуп. Вот об этих-то встречах вам и рассказывали.
Старый Сазерленд весь затрясся — и Патрик знал, что то не была дрожь старческого бессилия.
— Видишь, Грегор? — вмешался Эберни. — Она поверила в эту гнусную ложь, боялась, что Патрик погибнет, если она скажет хоть слово, и молчала, даже когда ты обвинял ее в неверности. Помнишь, мы столько времени ничего не слыхали о Патрике, что все беспокоились, не погиб ли он. Когда этот ублюдок Фостер наплел ей, будто знает, где Патрик, она понимала, что ты отправишься выручать его с оружием в руках. Она боялась за жизнь твоего сына — и за твою тоже. И вот попыталась уберечь вас обоих, купив его свободу ценой своих украшений. Может, она поступила не слишком умно, но ты… Грегор, ты — неразумный человек.
— А ты-то сам? — сверкнув глазами, воскликнул маркиз.
Но Патрика не встревожил его сердитый тон: отцовские яростные отповеди в последние годы стали привычкой; так спорят с давним противником. Или со старым другом.
— И я, — серьезно кивнул Эберни. — И сожалею об этом больше, чем могу выразить словами.
Отец остро взглянул на Синклера.
— А свидетели, которые приходили тогда ко мне? Те, что говорили, будто видели, как моя супруга входила в хижину?
— Фостер им хорошо заплатил, — ответил пленный.
— Когда она покинула Бринэйр, — вступил граф, — в то самое утро, когда пропала, она собиралась встретиться с Фостером и передать ему драгоценности. Но на нее напали какие-то люди в масках. Она так и не узнала, что отвезли ее в Крейтон; они сказали ей только, что их нанял ее муж, — и она поверила.
Маркиз перевел взор с Эберни на Синклера, а затем уставился в пол.
— А я, когда хватился и не нашел этих драгоценностей, — произнес он еле слышным, каким-то надломленным голосом, — то подумал: значит, точно она сбежала с… — И закрыл руками лицо.
Патрик слышал в отцовском голосе тоску и горечь — и только теперь понимал, что Грегор Сазерленд, его отец, действительно любил Маргарет; не настолько, увы, чтобы доверять ей. Он посмотрел на Марсали — в ее глазах дрожали не успевшие пролиться слезы — и мысленно поклялся никогда не совершать подобных ошибок.
Меж тем отец поднял голову, вперил белый от ярости взгляд в Синклера, вытащил из-за пояса кинжал и, прихрамывая, пошел прямо на скорчившегося на каменных плитах пленного. Патрик поспешно выступил вперед и заслонил Синклера своим телом.
— Он не стоит твоего кинжала.
Сын и отец стояли теперь друг против друга, и у старшего от бешенства лицо покрылось красными пятнами.
— Отец, не делай этого, — мягко промолвил Патрик. — Граф Эберни обещал Синклеру, что его не убьют, если он скажет правду.
Тот покосился на Эберни.
— А я таких обещаний не давал.
— Пусть с ним разбирается королевский суд, — отозвался Дональд Ганн. — Я тоже ничего ему не обещал после его набегов на мои земли и убийства трех моих сородичей.
Патрик услышал, как Синклер за его спиною начал что-то неразборчиво бормотать, и крикнул Руфусу с Хирамом:
— Выведите его отсюда! Посадите в подземную тюрьму, и пусть сидит там, пока не придет время везти его в Лондон.
На глазах у всего зала Руфус и Хирам схватили яростно отбивающегося Синклера под руки и уволокли прочь.
Когда они ушли, отец Патрика посмотрел на отца Марсали и устало спросил:
— Дональд, что мы с тобой натворили?
— Дурака мы сваляли, — ответил Эберни. — Оба, ты и я. Не знаю, как еще мы смогли дожить до таких лет, если не видим дальше собственного носа. Позволить этому мошеннику управлять нами по своему желанию, точно фигурами на шахматной доске! Удивляюсь, как наши кланы не свергли нас.
— Маргарет, — промолвил маркиз. — Могу я… увидеть ее?
— Разумеется, — кивнул Эберни. — Думаю, она будет рада. Мысль о том, что ты стал ее тюремщиком, разбила ей сердце.
— Я причинил ей много зла.
— Мы все причиняли зло друг другу, все, кроме наших сыновей — и дочерей. — Впервые за все время граф открыто посмотрел на Марсали, и следующие его слова были исполнены горького раскаяния. — Доченька, я чуть не выдал тебя замуж за бесчестного негодяя и никогда себе этого не прощу. И все-таки я надеюсь, — он судорожно вздохнул, — что у тебя достанет милосердия простить меня.
