– Уверена, что будешь, Мария Уолтон. По-моему, ты даже позволишь ему красть, если ему этого захочется.
Мария улыбнулась ей, и каждая из них прикоснулась губами к щеке другой. Затем Герцогиня встала на цыпочки и звонко чмокнула Джоко. Тот наклонился, чтобы обнять Пан и Бет, а те восторженно расцеловали его.
Питер радостно кивнул им с кучерского сиденья экипажа миссис Шайрс. Берт с глубоким поклоном и широкой улыбкой распахнул перед ними дверцу.
На ступеньках экипажа Мария отдала Мелиссе букет и помахала всем рукой. Джоко поставил ногу на ступеньку, но рука Ревилла жестко легла на его плечо. Вор замер.
Усмехнувшись, инспектор протянул ему свою правую. Джоко потряс ее. Раздался шорох бумаги.
– Мой дополнительный подарок, – сказал Ревилл в ответ на вопросительный взгляд Джоко. – Кое-что, в чем больше я не нуждаюсь.
Когда экипаж отъехал, Джоко развернул бумагу.
– Что там, любимый?
Не сказав ни слова, он подал ей листок. Ревилл вернул ему признание.
Не помня себя, Мария положила руки на горячие, влажные плечи Джоко. Губами и языком он ласкал ей грудь. Ее сосок пульсировал и ныл от сладкой муки.
Джоко двигался внутри нее длинными, осторожными толчками. Они начинались у отверстия в ее теле и обжигающей лаской погружались в самые глубины ее влажного чрева. Глубоко внутри себя она предвкушала его силу и стонала каждый раз, когда он прикасался к самой сокровенной точке ее тела.
– Не надо, – выдохнула она. – Ох, пожалуйста… не надо…
– Не надо? – прошептал Джоко, ухватив зубами ее сосок.
– …не надо останавливаться… ох, пожалуйста… не останавливайся.
Он промычал что-то в знак согласия и перешел к ее другой груди. Мария запустила пальцы в его волосы и выгнулась дугой.
– Любимый… любимый…
Джоко встал на колени, подняв ее за собой, она обхватила ногами его бедра.
– Так лучше? Так тебе нравится?
Мария открыла глаза, невидящим взглядом обведя уютную комнату, погружавшуюся в сумерки, потому что за кружевными занавесками опускался вечер. Все ее чувства сосредоточились на изысканном наслаждении, пока Джоко резко отодвигал ее от себя и снова привлекал к себе.
– Рия?
Мгновение замешательства в зените ужасающего, прекрасного желания:
– Да! – она подтолкнула свое тело к нему, соединяя двоих в одно. – Да! Джоко! Да! Да! Да!
Ее тело билось в судорогах, проходящих волнами по ним обоим. С криком наслаждения Джоко присоединился к ней, удерживая ее на вершине блаженства. Блеснули кристальные секунды, затем их глаза закрылись, и они вместе провалились в темную и сладостную бездну.
Когда Мария зашевелилась, в комнате было совсем темно. Еще сонная, она повернула лицо к Джоко и стала целовать его – в лоб, щеки, губы, стройную шею. Тот завозился, застонал и тоже начал целовать ее в ответ. Его рука легла ей на талию, затем соскользнула на бедра.
Несколько мгновений они лежали переполненные чувствами, наслаждаясь темнотой и близостью.
– Джоко?
– Мария? – сонно ответил он.
– Если не хочешь, то можешь не быть легавым. Джоко ткнулся лицом ей в шею. Его губы нашли и потянули мочку ее уха.
– Ты хочешь, чтобы я был кем-то еще?
– Нет, я не хочу, чтобы ты был кем-то еще. Я хочу, чтобы ты был тем, кем ты хочешь быть. Герцогиня сказала мне, что всю свою жизнь ты был тем, кем тебя заставляли быть. Но я этого не хочу, – Мария крепко поцеловала его в губы, отодвинулась и легла на бок. Она надолго уставилась в темноту, а затем сказала с глубоким вздохом: – Ты можешь быть даже вором.
Ее смелое заявление было встречено молчанием. Затем Джоко хмыкнул:
– Рия, девочка моя, мужчина должен смотреть в будущее, а какое будущее у вора? Билет легавого – вот что я для себя вижу.
Мария перевернулась на живот:
– Почему?
По-хозяйски уверенным движением он перевернул ее на спину и одарил долгим, довольным поцелуем, возобновившим их страсть.
– Почему? – повторила она, пока он коленом раздвигал ее бедра.
– Потому что я самый лучший вор на свете. Я украл себе другую жизнь и не отдам ее назад. Никогда.
Лорд Теренс Монтегю сидел в инвалидном кресле, которое приобрела для него Кэйт. Фактически, он был привязан к нему. Кожаный ремень, проходивший по его груди и под мышками, был застегнут за спинкой кресла. Он удерживал больного от падения или соскальзывания набок.
Дни и ночи, ночи и дни он оставался в кресле. Когда он хотел спать, то откидывал назад голову. Чудовищное создание, которое Кэйт называла Несси, раз в день прибирало под ним и раз в неделю мыло его бессильное тело. Так как его нужно было подмывать, словно младенца, эта процедура была весьма унизительной.
Монтегю ненавидел и кресло, и своих содержателей, и весь мир.
От удара он лишился речи, его руки и ноги остались парализованными, телесные функции отправлялись бесконтрольно. Однако он полностью сознавал все, что происходило вокруг. Но вокруг происходило немного. Никто не заходил в комнату на втором этаже «Лордс Дрим», кроме Кэйт и бесформенной Несси.
Сначала он прислушивался, не раздастся ли поблизости голос Гермионы, с уверенностью думая, что она смягчится и вернется. Но она не появлялась. Однажды Кэйт, следя темными глазами за его лицом, обронила, что леди Гермиона больше не вернется в «Лордс Дрим». Она бросила это заведение. Теперь она проводила время за изучением биржевых акций и встречами с русским, который регулярно заезжал к ней домой.
Монтегю отвел глаза к окну. Он никогда не забывал, что Кэйт оскорбила его и не пустила на верхний этаж. Если бы не она, он спас бы своего сына.
Приподнявшись на кресле и повернувшись к окну, он мог весь день смотреть на улицу. Трижды в день, через регулярные промежутки времени его кормили. Из-за того, что ему было трудно глотать, он потерял в весе. Он боялся, что со временем умрет голодной смертью. Эта мысль, как и все остальные, бесила его.
Он надеялся, что Кэйт когда-нибудь вспомнит, как он любит бренди, и включит его в вечерний рацион. И она никогда не пыталась дать ему сигару.
Поначалу Монтегю пытался наладить общение с ними. Он дошел до того, что придумал простую систему звуков и постоянно издавал их в подходящее время. Однако Несси игнорировала их, а Кэйт делала вид, что не понимает. С ним обращались так, словно он был куском угля или полным идиотом.
Постепенно он разочаровался и оставил свои попытки. Его неразборчивые крики и хрюканья звучали как вопли идиота. Он неделями не издавал никаких звуков. Но как-то вечером Кэйт вошла к нему в комнату.
Она развернула его кресло к себе и села напротив с бутылкой виски в руке. Ее лицо раскраснелось. Когда она обратилась к нему по имени, он почувствовал, что от нее пахнет вином.
