Почта, приходившая в Найтсвилл, состояла в основном из рекламных проспектов и давно просроченных счетов. Так сказать, отчеты от сынков и дочерей, которым улыбнулось счастье – им удалось вырваться из стоячего болота, именуемого Найтсвиллом.
Алва Ламберт и его жена Рена казались меньше ростом и худее, чем он их помнил. На них старость подействовала как волшебный напиток в пузырьке Алисы. Теперь будут уменьшаться и уменьшаться, пока не исчезнут совсем.
Однажды вечером Хэм столкнулся с Биллом Миллером, бывшим кузнецом. Теперь его когда-то мощная фигура расплылась от пива и свиного жира.
– У меня есть для тебя работа, Билл. Надо подковать заново двух моих лошадок. А тип, у которого я их купил, ищет работника для своих конюшен. Он живет за Клинтоном. Насколько я понял, эта работа как раз для тебя.
Толстяк запыхтел, как паровоз. Лицо его побагровело. Заговорил заплетающимся языком:
– Ну… это… я… конечно… спасибо… но… – Он зашелся в приступе удушающего кашля.
– Что с тобой, Миллер? Ты ведешь себя как классная дама, которой сделали неприличное предложение.
Все вокруг засмеялись. Подошли ближе. Алва хохотнул в почтовом окошке.
– Вот именно, неприличное… О чем ты говоришь, Хэм? Какая работа? Значит, ему придется ездить на поезде в Клинтон, целый день ходить трезвым, потеть на работе? И пособия тогда уже не будет. Ему больше подходит просиживать штаны на лавочке и потягивать пиво. От получки до получки – от государственного пособия до выплат миссис Мейджорс.
– Ты и в самом деле собираешься до конца дней жить на подачки? Тебя это устраивает? Пресмыкаться, как лакей, перед герцогиней в особняке за рекой?
– Никакой я не лакей и ни перед кем не пресмыкаюсь. А миссис Мейджорс – добрая женщина и хорошо с нами обращается.
– Не тебя ли я видел на прошлой неделе? – Раздался сзади чей-то громкий голос. – Ты полировал ее машину. Она подъехала сюда, увидела, что Билли спит на лавочке, хорошенько огрела его кнутом и велела поднять зад и помыть машину. Ох, как же ты подпрыгнул тогда, Билли!
Раздался взрыв хохота.
– И не ударила она меня вовсе. Просто ткнула кнутом, чтобы разбудить. – Билл вгляделся поверх голов в задние ряды. – А ты, Дэнни Стайлс, помнишь, в июле мы играли в задней комнате у Алвы? Она позвонила и потребовала тебя. Ты помчался так быстро, что даже забыл заплатить за чипсы.
Пристыженный насмешник с позором отступил. Старый Чарли Силе, когда-то известный как лучший механик на фабрике, где он работал старшим мастером семь лет назад, а сейчас уже безработный, почесал в затылке и смущенно обратился ко всем:
– Не будем оскорблять друг друга, ребята. В конечном счете среди нас здесь нет ни одного человека, кто не был бы в долгу перед миссис Мейджорс. Мы все ей обязаны. Если ей что-нибудь от кого-нибудь из нас нужно, она это получает. И это правильно. Мы у нее в долгу.
– В долгу? Обязаны? – презрительно рассмеялся Хэм. – Вы это так называете? Так послушайте меня, вы все. Келли Мейджорс прибрала к рукам весь этот городок с потрохами. Вы все у нее в руках. Ты, Билл Миллер, и ты, Дэнни Стайлс, и ты, Чарли Силе. Она владеет вами так же, как какая-нибудь средневековая герцогиня владела своими поместьями. В те времена только так и жили. Бедный крестьянин попадал в кабалу к богатому лорду или герцогу за клочок земли, за горстку семян и за защиту от бандитов и грабителей. Он становился крепостным своего благодетеля, его рабом.
Со всех сторон раздались негодующие возгласы. Однако на лицах людей Хэм увидел кое-что, внушавшее надежду. Пристыженное выражение. Как будто какой-нибудь озорной фокусник внезапно сорвал с них одежду. Они не смотрели друг на друга, не могли видеть чужую наготу и сознавать свою собственную. Однако в таком положении невозможно оставаться бесконечно. Очень скоро им придется взглянуть на самих себя. Если только он в них не ошибся.
Чарли Силе нагнал его уже за дверями магазина, когда Хэм поднимался на пригорок.
– Хэм, можешь задержаться на минуту?
– Конечно, Чарли. Пройдемся со мной до дома. Я тебе дам чего-нибудь выпить.
– То, что ты сказал… насчет миссис Мейджорс. Будто она владеет всеми нами… Какого черта! Я не хочу быть ничьим рабом! – Он коснулся руки Хэма. – Только ты не знаешь, каково нам здесь пришлось во время Депрессии. Ни денег, ни еды, ни работы. Видеть, как голодают твои дети… да от этого любой мужчина сломается. Это как собака у плохого хозяина, который ее бьет. С ней слишком долго плохо обращались, а потом вдруг появляется чья-то ласковая рука. Собака опускает голову и начинает вилять хвостом. Мы все через такое прошли, Хэм. С нами очень долго плохо обращались, нас били кнутом. Поэтому теперь нам так приятно, что служба социального обеспечения и миссис Мейджорс заботятся о нас.
Хэм резко остановился, обернулся к бывшему мастеру, взял его за руки.
– Чарли, Депрессия позади. Теперь ты можешь получить работу, если захочешь. Ты владеешь ремеслом, на которое сейчас большой спрос.
– В моем возрасте?! О чем ты говоришь, Хэм?! Мне шестьдесят три!
– Чарли, надо жить и мыслить настоящим, а не прошлым. Сейчас правительство призывает молодежь на военную службу. Им всем понадобятся огнестрельное оружие, самолеты, танки, военные корабли. По всей стране строятся оборонные заводы, они появляются повсюду, как грибы. По дороге из Нью-Йорка я насчитал не меньше полдюжины. В газетах полно объявлений о том, что требуется рабочая сила, по нескольку страниц в каждом номере. Опытные механики вроде тебя очень нужны. Я сам об этом разузнаю для тебя.
Глаза Чарли вспыхнули. Таких блестящих глаз Хэм не видел ни у кого в этом злосчастном месте с самого своего возвращения.
– Я буду тебе очень благодарен, Хэм. Клянусь, я все эти годы стыдился того, что приходится жить на подачки. – Голос его дрогнул. – Снова работать инструментом! Да это все равно, что оказаться с женщиной после многих лет тюрьмы. Благослови тебя Бог, Хэм!
– Ну что, хочешь выпить?
– Спасибо тебе большое, но я, пожалуй, не буду. Ты только не обижайся, Хэм. – Он нервно засмеялся. – Хочу поскорее все рассказать Милдред.
Уже совсем стемнело. Хэм стоял посреди дороги, утопавшей в грязи, и смотрел вслед Чарли. Тот быстрыми шагами шел к дому. Хэм глубоко вдохнул чистый, прохладный осенний воздух, пахнувший сосной, взглянул вверх. На темно-синем небе сверкнула вечерняя звезда.
– И все-таки она вертится, невзирая на тебя, Келли. – Он поднял руку в воображаемом тосте. – За тебя, бесконечный мир!
Он шел к дому, насвистывая веселую мелодию. Воображаемый тост за воображаемый мир, прекративший свое существование месяцем позже, в одно прекрасное воскресенье… Седьмого декабря 1941 года нашей эры. Высокопарное заявление, достойное этой важнейшей даты.
