– Ты останешься, мисс Эмма? Надолго?
– Сколько вы захотите.
Мы вместе пошли в дом, и по дороге они вырывали друг у друга Мои чемоданы и сумки с фруктами и конфетами, которые передал для них Ларри. Теперь я чувствовала себя виноватой за то, что отказывалась ездить с ними все эти долгие годы. Как я могла из-за какой-то ссоры с Розой лишить себя и их возможности общаться в этой непринужденной обстановке, совсем непохожей на серые будни Мельбурна? И это я, которая так ревностно следила за каждым их шагом, боялась упустить малейшие нюансы в их развитии! С ними я уже не так волновалась из-за предстоящей встречи с Розой. Лишь только я вошла в просторную сумрачную прихожую, то сразу почувствовала ее целительную прохладу, способную снять любое напряжение.
Откуда-то со стороны кухни тут же появилась Мэри Андерсон; видимо, ей уже сообщили о моем приезде.
– Добрый день, мисс Лангли. Добро пожаловать в Лангли-Даунз!
Думаю, она действительно была рада, если учесть, что меня она недолюбливала, тогда как к Розе сохраняла давнюю привязанность. Кажется, увидев меня здесь, она вздохнула с облегчением.
Розы в Лангли-Даунз не было.
– Она уехала рано утром, миссис Лангли, – сказала Мэри Андерсон, – одна, верхом.
Кивком головы она указала в сторону огородов, а может быть, она имела в виду, что Роза поехала в Росскоммон.
После обеда я вышла с детьми на воздух и наблюдала, как на радостях они выделывают на лужайке всякие акробатические трюки. Анна вела себя, как настоящий мальчишка-сорванец, однако я и не думала ругать ее, напротив, мне было приятно видеть, что хоть здесь она ненадолго может вырваться из тесных рамок приличия, предписанных укладом Мельбурна. Чулки ее порвались, руки были все в порезах от острой травы. Над правым глазам красовалась большая распухающая шишка, полученная от удара о край клумбы. Сейчас ее вид и поведение совершенно не соответствовали тем манерам, которые мечтал воспитать в ней дедушка Лангли. Но зато она была на вершине счастья и старалась ни в чем не отставать от своих братьев. Даже если приходилось переживать поражения, она делала это далеко не так бурно, как в свое время ее мать.
В конце прогулки мы набрали огромный букет роз для моей спальни.
– Расскажи нам, пожалуйста, про бабушку, – попросил Джеймс, – дедушка рассказывает о ней каждый раз, когда мы сюда приезжаем.
Мы уселись возле нарядной, совсем незловещей могилы, приютившейся в самом углу розария, и я начала придумывать разные истории про женщину, которую на самом деле никогда не видела и не знала. Кое-что я, правда, помнила из отдельных разговоров с Джоном Лангли и рассказала им про те далекие времена, когда бабушка только приехала сюда, а здесь еще не было ни церквей, ни могил… Я рассказывала про сам этот дом – как его строили, как расчищали землю под фундамент, как привезли сюда первых овец и лошадей, как дедушка привез из Англии дубовую мебель, как он сначала спланировал, а потом засадил этот сад, чтобы бабушке было где гулять. Чем дольше я говорила, тем больше они успокаивались и затихали, и их утреннее буйство постепенно уступало место усталой сонливости. Когда тени деревьев вытянулись вдоль оврагов, дети сами с удовольствием устремились в дом, теперь уже такие же приличные и послушные, какими всегда были в Мельбурне.
Роза вернулась, когда уже почти совсем стемнело. Я сидела в гостиной и из большого двустворчатого окна наблюдала, как медленно погружаются в темноту огороды и только далеко, над горизонтом, еще мерцает бледное сияние, соседствующее с пурпурной полоской, оставшейся от красочного заката. Деревья, видневшиеся к востоку от огородов, на фоне угасающего неба казались совсем черными. Я услышала, как кто-то идет по тропинке, ведущей от конюшен, и узнала легкие шаги Розы. Вот они достигли гулкой веранды, и наконец появилась она сама, такая же черная на фоне неба, как и деревья перед домом. Видя лишь ее силуэт, я не могла различить выражение ее лица, и только по тому, как она изящно повернула голову, чтобы посмотреть на меня, узнала знакомую повадку и очаровательный изгиб шеи.
– А, Эмми! Мне уже сказали, что ты приехала. – Она сделала несколько шагов в глубь комнаты. – Ты прибыла в качестве моего тюремного надзирателя?
– Никто не собирается за тобой надзирать, Роза.
Она бросила на стол кнут, а сверху на него шляпу. Затем в гневе повернулась ко мне.
– А может быть, шпионить за мной? Признавайся, тебя для этого послали?
– Том решил, что тебе здесь будет плохо… одной.
– Я здесь с детьми. А больше мне никто не нужен.
– Никто? Совсем никто?
– Никто из этого скопища ханжей! С меня уже хватит их постных нравоучений. Я поступаю всего-навсего так, как делали бы и они, если б у них хватило на это мужества. Они просто завидуют мне, потому что я свободна.
– Свободных людей нет. В свободу верят только дураки. – Я поднялась и прошла мимо нее к двери. Теперь я почти не видела ее в подступившей темноте, но за лампой идти не собиралась. – А я и не буду читать тебе нотации. И ничего не собираюсь делать – палец о палец не ударю, пока ты сама меня об этом не попросишь.
Так продолжалось всю неделю. Роза сразу же после завтрака уезжала верхом и возвращалась только на закате. Она отказывалась брать с собой грума и никогда не сообщала, куда направляется, но все догадывались, что она ездит в Росскоммон. Догадка подтвердилась окончательно, когда сплетню принесли слуги из самого Росскоммона. Я чувствовала вину перед Ларри и Кейт за то, что даже не попыталась остановить ее. Но Роза переживала период какого-то сумасшествия, который должен был или сам выгореть дотла, или прерваться каким-нибудь более сильным впечатлением. Каждый день я с нетерпением ждала возвращения Джона Лангли.
В глубине души я даже была рада, что Роза уезжает, оставляя меня с детьми. Никогда еще у меня не было возможности так беспрепятственно и близко общаться с ними. Как обычно, я преподавала уроки Анне и Джеймсу, а с малышами даже начала учить буквы и несложные слова. Уезжая второпях из Мельбурна, Роза не подумала, что следует взять гувернантку, поэтому повод для моего присутствия здесь был неоспорим; однако я понимала, что все это продлится не слишком долго, поэтому в полную силу наслаждалась представившейся возможностью лелеять и холить мои сокровища. Все, за что бы мы ни брались, было пронизано ощущением праздника. Уроки проходили в тенистой части веранды, где из окна открывался вид далеко простирающихся пастбищ; в полдень мы заканчивали занятия и после этого почти каждый день устраивали пикник на берегу ручья, протекавшего за домашним огородом. Там мы сбрасывали туфли и чулки и принимались гулять босиком по дну ручья, стараясь следить, чтобы никому не встретилась змея. Иногда малыши не выдерживали и засыпали где-нибудь в теньке, утомленные жарой, долгой дорогой и неистовым плесканием в ручье. После обеда всегда было самое сонное время – воздух звенел от жужжания насекомых, а у горизонта висело густое марево зноя. Здесь я почти забывала о том, что где-то существуют мой магазин, офис и черные шелковые платья. Мне хотелось, чтобы это дивное время никогда не кончалось.
