Сердито тряхнув головой, Эндрю завел привычную инвективу:
— Ты же знаешь, что законодательное собрание Южной Каролины — змеиная яма пособников, саквояжников и ниггеров. Не они наше правительство!
— Значит, ты наше правительство, муж мой? Творишь под покровом ночи то, чего честные люди не делают при свете дня?
Когда он схватил ее за руку, она охнула.
— Какие «честные люди»?
Голос Эндрю испугал Розмари. Именно таким голосом муж говорил у костров, возле которых перепуганные люди ждали, когда их убьют. Такой голос уничтожал надежды женщин и насмехался над мольбами детей.
— Эндрю, куда ты пропал? — прошептала она.
— Жена, я не переменился. Как раз другие изменили себе, а я остался прежним.
— Ты делаешь мне больно.
Так же резко, как схватил, Эндрю отпустил ее. Потерев руку, она взяла со стола сверток и сунула ему.
— Вот, принесли утром, муж. Там записка.
Глянув на записку, он сказал:
— Патриотические леди-южанки шьют нам балахоны.
Что с того?
— Патриотические?
— Если мы не станем защищать наших женщин, то кто?
Розмари нахмурилась.
— Как ты защищаешь нас, Эндрю? От какой угрозы ты нас защищаешь?
— Надо же, кто-то хотел похвастать, что ему сшили балахон «на заказ»! — Смех Эндрю прозвучал резко и отрывисто, словно он три раза гавкнул, — Неужели ты думаешь, что мне такие вещи доставляют удовольствие? Неужели ты думаешь, у меня нет сердца? Жена, я выполняю свой долг.
Хотя дальше Эндрю продолжал говорить о продажных саквояжниках, правах Юга и наглых ниггерах, Розмари больше не слушала. Она устала от него.
Когда он умолк, Розмари сказала:
— Эндрю, я больше не хочу, чтобы ты приходил домой.
Муж побледнел. Глаза его забегали, он облизнул губы.
До Розмари донеслась вонь от тела Эндрю и его несвежего дыхания.
Она повторила:
— Не желаю, чтобы ты переступал порог этого дома.
Мартовским утром, когда снаружи накрапывал дождик, Скарлетт О'Хара одевалась на прием у губернатора Буллока.
Мамушка сказала ей:
— Сладенькая, только комедиантки выставляют грудь напоказ. Это платье не покрывает и половину, того, что должно бы.
— В Париже это самый модный покрой.
— Атланта — не Париж. А ты — замужняя дама!
Замужняя… Как же Скарлетт ненавидела это слово. «Замужняя» означает: не делай этого, не смей.
Выйдя за Ретта, Скарлетт отдала свои траурные одежды конфедератским вдовам и сиротам. Хорошо бы и свадебные наряды отдать им же.
Между словами «замужняя» и «мать» Скарлетт ощущала себя мулом, волокущим бревна через непроходимый кустарник.
Ретт любил детей, вот только менять пеленки он предоставлял Присси, а жене — нянчиться с ними и рожать в муках, поту и крови. Отчего же Ретту их не любить?
Скарлетт усилием воли перешла к другим воспоминаниям, будто поменяв одну картинку в комнатном стереоскопе. Тара была полна смеха Джеральда О'Хара, ее обихаживали заботливые руки Эллен О'Хара. В Двенадцати Дубах устраивали прекрасные приемы, там ее окружали поклонники, услужливые темнокожие рабы, там был Эшли Уилкс — ее Эшли…
Ни самоотречения матери, ни пьяного вздора отца, ни смущения Эшли от предписанной с рождения роли она, конечно, не вызывала в памяти.
Туанетт Севьер когда-то намекнула Скарлетт о любви Эллен к Филиппу Робийяру, любви, обреченной на то, чтобы мир никогда о ней не узнал. Как это похоже на ее любовь к Эшли! Скарлетт никогда не интересовалась, не были ли чувства Эллен к Филиппу причиной тайной печали родительского брака.
Талия Скарлетт О'Хара Батлер заметно прибавила к прежним шестнадцати дюймам, а ее блестящие глаза повидали в жизни слишком многое, но она еще вполне могла заставить мужчин поворачивать голову себе вслед.
Мамушка подтягивала вырез ее платья:
— Дитя, ты собираешься озорничать, заигрывать с саквояжниками и здешними пособниками? Подумай, что сказала бы твоя мама!
Ну конечно, Мамушка всегда найдет, как испортить настроение.
Когда Скарлетт заявила мужу, что он лицемер, Ретт не отрицал этого факта. Теперешний Ретт Батлер был отъявленный лицемер!
На публике Ретт никогда не улыбался, если надлежало хмуриться. Он перестал приводить в смятение непорочные души и смущать злодеев. Какие бы нелепые замечания ни изрекали миссис Мид и миссис Элсинг, Ретт торжественно с ними соглашался. Выскажись одна из гранд-дам, что, по ее мнению, луна сделана из плесневого сыра, Ретт Батлер поинтересовался бы, не из стилтона ли, случайно.
Воскресным утром Ретта, Эллу, Уэйда и Бонни всегда можно было видеть на семейной скамье в церкви Святого Филиппа. Мистер Ретт Батлер даже завел себе стол в Фермерско-торговом банке.
Почему Ретт вправе заниматься всем, чем только желает? А чтобы женщина вела бизнес?.. С тем же успехом Скарлетт могла бы скинуть с себя платье и проскакать голой по Пичтри-стрит!
Господи, как она скучала по своим лесопилкам! Каким-то образом — она и сама не могла вполне понять как — Ретт уговорил ее их продать.
И словно продала часть себя. Ее лесопилки были живым прибыльным бизнесом; возникни у нее на самом деле желание продать лесопилки, Бог свидетель, от выгодных предложений отбоя бы не было. Они служили осязаемым доказательством того, кем она была и какие дела ей под силу.
Теперь каждый раз, когда Скарлетт проезжала мимо, она чуть не рыдала.
В эту дождливую субботу Ретт сидел в библиотеке, читая газету, а дети — Уэйд, Элла и Бонни — расположились у его ног на ковре и играли, раскладывая все имеющиеся в доме ложки по размерам.
Зайдя в комнату, Скарлетт без преамбул заявила:
— Дети, поиграйте где-нибудь еще. Нам с папой надо поговорить.
Уэйд и Элла послушались, но Бонни вскарабкалась на колени к отцу, засунула большой палец в ротик и стала пристально рассматривать маму широко открытыми голубыми глазками.
— Бонни следует остаться, дорогая женушка. В один прекрасный день она выйдет замуж. Наблюдая наше полное неприязни выяснение отношений, Бонни узнает, что ее ждет в будущем.
— Безусловно, муженек. Бонни следует научиться всему, в том числе получить знания и о замужестве. Посещала ли уже наша дочь небезызвестное заведение «Красная Шапочка»?
Ретт усмехнулся.
— А у тебя еще есть порох в пороховнице, и ты не колеблясь используешь его для ведения огня. Скарлетт, говорил ли я тебе недавно, как восхищаюсь тобой?
Выражение ее лица смягчилось.
— Разве? Нет…
