Леди Рочфорд, наверно, останется моим другом. Надеюсь, она меня не предаст. Она все про нас с Томасом знает. Она головы не потеряет, и не в таких переделках бывала, знает, как отвечать на вопросы. Она постарше, у нее есть жизненный опыт. На прощание она шепнула: «Отрицай все». Так я и поступаю. Она знает, о чем говорит. Она себя в обиду не даст и меня тоже.
Конечно, она все-все знает, это плохо. Она догадалась, что я влюбилась в Томаса, она помогала нам встречаться тайком, она письма носила и нас сторожила. Прятала его за гобеленом, а один раз в Йорке даже под лестницей. Провожала меня к нему всякий раз, когда нам удавалось улучить минутку. В Понтефракте у него была своя комната. Я туда пробиралась после охоты. Она мне говорила, где можно встретиться и когда. А однажды, когда сам король постучал в дверь, хотел пройти ко мне в спальню, у нее хватило храбрости сказать ему, что я больна и уже заснула, она умудрилась его отослать. Только подумайте! Отослать ни с чем самого короля, и голос у нее ни на секунду не дрогнул. Если она такая смелая, не станет же она рыдать и во всем признаваться. Право же, даже если ее вздернут на дыбу, она на них посмотрит этими своими немигающими глазами и ничего не скажет. Она меня не предаст, тут нечего опасаться. Она-тο все будет отрицать, защитит меня, в этом я уверена.
Только, только я все думаю, мужа своего она не защитила, не спасла от обвинений. Она не любит говорить о прошлом, даже удивительно. Сначала мне казалось — дело в том, что она все еще по нему тоскует. Но может быть, тут что-то похуже. Екатерина Кэри меня уверяла — леди Рочфорд давала показания против них, а не в их защиту. Как же это может быть? Она мне раз сказала, что пыталась спасти не их самих, а их наследство. Не может так быть — они отправились на казнь, а она вышла сухой из воды. Значит, был какой-то договор с королем. А если она предала одну королеву — свою золовку, если послала на смерть мужа, с чего бы ей спасать меня?
Какие ужасные мысли! Когда тебя держат взаперти, и не такое в голову взбредет. Теперь я знаю. Бедняжка Маргарита Дуглас, должно быть, совсем разум потеряла, вышагивая по этим комнатушкам, не ведая, что случится завтра. Только представить себе — провести здесь целый год, бродя из одной комнаты в другую, не понимая, выпустят ли тебя когда-нибудь. Я бы такого ожидания не выдержала. Но меня, конечно же, скоро отпустят, не то что ее. Уверена, все будет в порядке. Но все равно волнуюсь, все равно беспокоюсь. Как же это может быть, что Анну Болейн казнили, Георга Болейна казнили, а его жену Джейн просто так отпустили? Почему никто об этом никогда ничего не говорит? Как это ей удалось наследство сохранить, а жизнь мужу — нет?
Как подумаешь, что она может обо мне порассказать, сразу в ужас приходишь. Ее показания меня точно на эшафот приведут. Все время думаю об Анне Болейн. Глупости какие, леди Анна была изменщица, предательница и ведьма. А я что сделала? Ну, заигралась чуть-чуть с Генри Мэноксом и Фрэнсисом Дирэмом, так я тогда совсем маленькая была. А что я потом делала, никому не известно, а я ни в чем признаваться не собираюсь.
Боже правый, Томас меня точно будет выгораживать, но если они Томаса вздернут на дыбу…
Ужасно! Только представишь себе Томаса на дыбе, так и хочется завыть, будто медведь, затравленный собаками. Будут мучить моего Томаса! Хочется криком кричать! Не буду больше об этом думать. Ничего такого не будет. Король его обожает, зовет своим любименьким мальчиком. Король ни за что не позволит его мучить. И меня не будет мучить. С чего бы ему Томаса подозревать? Я уверена, король поймет, даже если узнает, что я люблю Томаса, а он любит меня. Если кого любишь, понимаешь их чувства. Он, конечно, просто посмеется и скажет — когда наш с ним брак подойдет к концу, я могу выйти замуж за Томаса. Он нам еще даст свое благословение. Он умеет прощать, особенно своих любимчиков. Я же не Маргарита Дуглас, которая вышла замуж без разрешения короля. Я же никогда ему не противилась, никогда не шла наперекор.
Боже мой, она, верно, думала, что здесь и умрет. Я тут всего пару дней и уже вижу перед глазами могильный камень со своим именем. Окна комнат выходят в сад, бледное солнце бросает лучи на пожелтелую траву. Это был женский монастырь, здешние монахини — гордость Англии, строже их во всем королевстве не сыскать. И по красоте пения с ними никто сравниться не мог. Так леди Бейнтон говорит. Только король монахинь прогнал и аббатство забрал себе. Кажется, что мы живем прямо в церкви, очень грустное место, тут словно по монахиням все плачет. Такой дворец мне не к лицу, нет уж. Не забывайте, я — английская королева. И даже если я не королева, я Екатерина Говард, происхожу из знатнейшего семейства в королевстве. Говарды всегда впереди всех, всегда и во всем.
Надо мне немножечко развеселиться. Что бы такое сделать? Нет, ничего веселого здесь не сыщешь, совсем ничего, глаз не на чем остановить. Всего шесть платьев, и таких скучных цветов, что сил нет, старушечьи цвета, да и только. Две комнаты и всего несколько слуг. Однако, сказать по правде, все лучше, чем когда я была маленькой Китти Говард в Ламбете. У меня есть возлюбленный, и он меня любит. И я его люблю, от всего сердца люблю. Хорошо бы выйти за него замуж, когда меня отсюда отпустят. У меня есть верный друг, леди Рочфорд, она меня в обиду не даст. А Том жизнь за меня положит. Значит, когда архиепископ снова придет, надо признаться в истории с Генри Мэноксом и Фрэнсисом Дирэмом, тогда до Тома никто не докопается. Это совсем не трудно. Даже такая дурочка, как я, справится. Тогда все снова будет в порядке, у меня появится куча новых платьев и всего прочего. Что тут сомневаться. Я и не сомневаюсь.
Но сколько я себя ни убеждаю, слезы так и катятся из глаз, никак не могу унять рыдания, хотя знаю — все совсем не так уж плохо. У меня все хорошо, право же, мне всегда везет. Только вот плакать перестать почему-то не могу.
Тауэр, ноябрь 1541 года
От ужаса просто с ума схожу. Меня все время спрашивают о Екатерине и этом молодом идиоте, Дирэме. Сначала я решила все отрицать — мол, меня не было в Ламбете, когда они там хороводились, а потом, я уверена, ничего между ними не было. Но стоило огромным деревянным воротам Тауэра закрыться за мной, стоило высокой башне затенить осеннее солнце, как я почувствовала в сердце неизъяснимый ужас.
На меня сразу набросились призраки. Давно идут за мной по пятам, с того самого майского дня, — вот тут их вели, по этому же самому коридору, и они, охваченные тем же ужасом, ощущали холод тех же стен. Здесь повсюду царит смерть.
О боже, неужели и Георг, мой обожаемый Георг испытывал такой страх? Он тоже слышал стук закрывающихся ворот, видел громаду башни, заслоняющей полнеба, знал, что и друзья, и враги в этих стенах будут лгать без зазрения совести, лишь бы спасти свои головы. Теперь я ступаю там, где ступал он, и знаю, что он чувствовал тогда…
