Движение во дворике привлекло ее внимание. «Может, коты проникли на кухню?» — подумала Элеонора. Но при звуке шагов — по лестнице явно шел не один человек — она посмотрела на дверь с раздражением, не ожидая никого в такое время. Затем, выделив голос няни из общего гула голосов, она забеспокоилась.
— Вам сюда нельзя, мсье, — говорила старая женщина.
Дверь спальни распахнулась, и вошел Грант. За ним толпились дворецкий, хватающий его за рукав рубашки, кучер, посудомойка и няня.
— Извините, мадам, — сказала старая женщина, обращаясь от имени всех.
— Этот человек воспользовался черной лестницей. Мы не могли его остановить. Может, послать за жандармами?
— Нет, нет, благодарю, — сказала Элеонора, обретая дар речи. — Все в порядке. Можете идти.
Прислуге это не понравилось, а няня, имевшая больше прав, чем остальные, замешкалась.
— Он язычник, мадам. Я останусь, пока он не уйдет.
— Нет необходимости, — сказала Элеонора. — Видишь ли, этот человек — отец Майкла.
Старая женщина, принимавшая роды у Элеоноры и бывшая рядом с ней долгие месяцы беременности и после, не могла понять, что творится с ее хозяйкой. Теперь ей все стало ясно.
— Извините, мадам, — сказала она и удалилась, осторожно прикрыв за собой дверь.
Конечно, какие-то основания думать, что Грант — язычник, у няни имелись, подумала Элеонора, оглядывая его. Он был без формы, в бриджах из оленьей кожи, в кожаной рубашке с бахромой по швам, а на шляпе вместо обычного ремешка была полоска кожи гремучей змеи. Револьвер висел в кобуре на поясе, а в руке он держал ружье.
— Я не хотел тебе помешать, — сказал Грант, стоя на пороге. — Я подумал, что проскользну, пока ты обедаешь. Я понимаю, что должен был войти через главный вход. Тебя хорошо защищают.
— Да. Ты не против… Ты… может, зажжешь лампу? — спросила она, сердясь на себя за нервную дрожь в голосе.
Лампа, едва заметная в полутьме, стояла на туалетном столике. Он пересек комнату, прислонил к кровати ружье, потом снял шляпу и повесил на ствол. Грант отрегулировал пламя, спокойно оглядел комнату, заметил большую кровать с покрывалом цвета морской волны и бледно-зеленой москитной сеткой, умывальник из розового дерева, туалетный столик с зеркалами и мягкий восточный ковер на полу.
— Совсем не так, как в Никарагуа, — сказал он, насмешливо улыбнувшись.
— Да, — кивнула Элеонора и добавила:
— Если ты не хотел меня видеть, зачем пришел?
— Не по той причине, о которой ты думаешь. — Он посмотрел на ее руки, державшие спящего мальчика. — Я пришел сказать «до свидания» своему сыну.
— До свидания? А куда ты теперь отправляешься?
— В Техас. В долине Рио-Гранаде у меня небольшое имение. Оно было куплено на деньги моей матери с тем, что все это перейдет ее детям, то есть мне, когда человек, за которым она была замужем, умрет. Сегодня я узнал о его смерти. Эта новость поджидала меня, когда я утром приехал в Новый Орлеан. Так что меня здесь больше ничто не держит и я возвращаюсь туда,
— Даже Уильям Уокер? — спросила она тихо. Грант покачал головой.
— Дядя Билли потерял мое доверие уже год назад. Я думаю, ты понимаешь, почему. Этот последний год я служил только из чувства долга, а мои иллюзии рассеялись. Никарагуа мы потеряли. Время начинать жизнь заново. Уокер не соглашается с этим. Он никогда не согласится, пока его не поставишь на колени перед расстрельным взводом. В нем слишком крепко сидят прежние идеи.
— Очень жалею, что я не смогла быть там до конца, — сказала Элеонора, опустив взгляд.
— А я нет, — ответил он хрипло. — Я не знал, где ты, но это было в тысячу раз лучше, чем беспокоиться, что тебя настигнет пуля в Гранаде или тебе придется работать с больными и ранеными в блокаду. Ты же слышала о Мейзи…
Она кивнула. И тут же, потершись щекой о волосики на макушке Майкла, спросила:
— А для тебя бы что-то значило, если бы на месте Мейзи оказалась я?
— Значило? — спросил он странным голосом, остановив взгляд на розовом румянце ее щек. — Это значило бы потерять сердце и душу. Ты — в моей крови, ты — воздух, которым я дышу, самая великая сила и самая страшная моя слабость. Единственная радость, которую я могу получить, и единственная боль. Я люблю тебя, Элеонора.
Она оставила Гранта много месяцев назад из-за гордости, страха и стыда. Теперь ей не важна гордость, раз он ее любит. Элеонора опасалась, что его любовь может перерасти в ненависть из-за того, что ему придется выбирать между нею и преданностью Уокеру и фаланге. Сейчас эта опасность миновала. За стыд предательства она заплатила тем, что оставила любимого человека и в одиночестве, без него выносила ребенка, ожидая каждый день, что Гранта могут убить в жестокой жаркой стране, которую она покинула. Но достаточно ли этого? В ее зеленых глазах зажглись изумрудные искорки, когда она подняла их на Гранта.
— А ты не хочешь взять меня и Майкла с собой?
— Взять тебя с собой? А все это? — спросил он медленно, обводя руками вокруг. — Дом, мебель, эти проклятые деньги, оставленные Луисом?
— Дом я хотела бы сохранить, чтобы мы могли приезжать, когда нам захочется цивилизации. Слуги — свободные люди, нанятые за жалованье, кроме няни Майкла, которая, я думаю, поедет с нами.
— Взять вас троих?
Она кивнула.
— Что же касается денег, я достаточно много растратила их попусту.
— Не думай, что можешь меня обмануть, — он поднял бровь. — Генри рассказывал, что ты делала с этими деньгами для людей, приехавших из Никарагуа.
— Они были такие голодные…
— Я знаю, — коротко ответил он. — Так ты уверена, что больше никаких раненых, несчастных или, например… Черт с ним, с Генри! Он может найти себе другую няньку. Или другой бивуак, в крайнем случае.
— О, Грант, — сказала Элеонора, и слезы заполнили ее глаза.
Он опустился перед ней на одно колено.
— Если это так много для тебя значит, Генри тоже может поехать с нами.
— Дело не в этом, — сказала она улыбаясь. — Просто я так давно тебя люблю и так боялась…
— Чего? — спросил он, мягким движением смахивая слезы, дрожавшие, как драгоценные камешки, на ее щеках.
— Боялась, что ты не захочешь меня и не поверишь, что мой ребенок — это твой сын.
— Я всегда буду хотеть тебя, — сказал он, и его глаза твердо посмотрели на нее. — Я буду с тобой до конца своей жизни, если ты только позволишь, если согласна обвенчаться с человеком индейской крови.
— Ни о чем другом я не могу и мечтать, — ответила она совершенно искренне.
Его глаза были теплыми и ласковыми, когда он взглянул на Майкла, разбуженного их голосами и смотревшего на Гранта с торжественной серьезностью. Просунув свой указательный палец в маленький кулачок ребенка, он сказал:
