В течение времени от четырех до пяти лет Басман-Басановым было уплачено в разные руки, неведомо кому, всегда через подставных лиц, более трехсот тысяч. Деньги эти, конечно, высылались из доходов Высоксы, но, наконец, пришлось немного и занять.
Однажды, уже на пятый год, Онисим Абрамович на требование вновь пятнадцати тысяч ответил прямо, что денег этих нет и выдать он их не может. И случился казус, любопытный, единственный в своем роде. Помещик, желавший уплатить за себя из жениных средств крупную сумму, не мог этого сделать, так как был под судом и под опекой, а жена его, настоящая владелица, Дарья Аникитична, была наполовину тоже лишена своих прав, будучи под подозрением, дети же их, как малолетние, конечно, голоса никакого не имели. И бывший крепостной человек Басман-Басанова, распоряжавшийся за спиной опекунши всем состоянием, отказывая бывшему барину в его собственных деньгах, действовал законно.
Едва только кому-то — невидимке — стало известно, что больше по делу Басман-Басанова ничего высосать нельзя, как его дело приняло худой оборот. Живший все-таки весело, проводя день в картах и попойках, уже сильно опустившийся и хворавший, Басанов, однажды получил известие из Петербурга, что скоро его делу конец. Его вскоре оставят под подозрением, подвергнут церковному покаянию и заставят жить по-прежнему в городе, а не в Высоксе.
Дмитрий Андреевич этим известием был почти обрадован. Оставленье под подозрением было, собственно, не наказанием, а церковное покаяние было нелепейшая формальность, обязывавшая только говеть раза три в году и сносить частые посещения какого-либо священника, им же самим избранного. Что касается до жизни во Владимире, то Басанов настолько привык к ней и отвык от Высоксы, что если бы его и не обязали жить в городе, то он бы сам остался.
Через неделю, после усиленных пиршествований по поводу этого известия в кругу многочисленных друзей, Басанов однажды утром получил из Петербурга по почте большой пакет. В его спальню рано утром явился его неизменный друг Михалис, растолкал его и, подав пакет, выговорил:
— Вот оно… Слава Богу — конец!.. Выберем батюшку покладистого в духовные отцы и закутим еще больше на радостях.
Басанов разорвал конверт, вынул большую бумагу и начал читать, но едва прочел он несколько строк, как побагровел… Через минуту он уже лежал в постели, со странным черноватым лицом. Бумага и конверт валялись на полу, а Михалис бегал по дому, крича, чтобы посылали скорее за докторами.
Басанов узнал из полученного послания, что он лишен прав состояния с ссылкой в Сибирь на поселение. С ним тотчас же сделался удар. Конечно, это подготовила предыдущая жизнь. Даже меньшее нравственное потрясение произвело бы то же.
Через две недели Басанов был уже на том свете, а еще через неделю в Высоксе все были на ногах — на богатых торжественных похоронах молодого барина. И все обитатели невольно толковали о том, что менее чем за десять лет времени они хоронят уже третьего барина Басман-Басанова. В утешение оставалось только, что живы и здравствуют два Басман-Басановы, тринадцати и одиннадцати лет мальчуганы.
И вскоре после похорон Высокса узнала, что бывший крепостной человек, а затем простой писарь, который был и беглым, был и ошельмованным, был и сам почти убийца, теперь будто чудом каким преобразился в нечто почти непостижимое. Этот прежний «Анька» теперь стал все тот же Аникита Ильич, полный хозяин над всеми высокскими заводами, чинил суд и расправу над всем и над всеми, и судьба нескольких тысяч душ была в его руках.
Все ожидали самых неожиданных последствий от нового полновластного хозяина, однако ничего особенного не произошло. Онисим Абрамыч не только не тронул никого из приживальщиков, но даже дозволил вернуться обратно на даровые хлеба в Высоксу двум старым девицам Тотолминым, когда-то изгнанным за то, что им привиделся покойник, старый барин.
В управлении заводами наступила снова та же строгость, что была при Аниките Ильиче, но вместе с тем и та же справедливость. Сначала многие пробовали или попадать в милость, или противодействовать относительно Гончего через Сусанну Юрьевну, но вскоре все убедились, что она сама в полном подчинении у Онисима Абрамовича. Видно, время ее прихотей навсегда миновало, и теперь она уже не променяет этого давнишнего любимца, к которому вторично после измены вернулась, ни на кого другого.
Со дня смерти Басман-Басанова и немедленного удаления в монастырь Дарьи Аникитичны жизнь в Высоксе пошла своим прежним чередом во всем, что касалось заводских дел. В самом же доме, по крайней мере в верхних этажах, жизнь пошла так, как шла при Аниките Ильиче, а не при Дмитрии Андреевиче. Была только та разница, что пожилые сильно постарели, маленькие повыросли, а юные возмужали. Опекунша и юные господа жили по-старому. Пирований не было никаких, охота исчезла, и охотный двор давным-давно стоял пустой, даже гнил. Гусарский конвой тоже не существовал, а гостей из других губерний и из столиц почти не бывало. Господа жили не только тихо, а совсем по-монастырски.
Такая жизнь завелась по воле Гончего. Но как же случилось все это непостижимое?
Каким образом бывший простой «вольноотпущенный» мог сделаться почти опекуном над громадным состоянием и над внуками своего же бывшего барина? И просто, и не просто! Общий голос был, что это было дело искусное, но не чистое.
Когда барин Дмитрий Андреевич жил еще в губернском городе, Гончий временно заведывал всем по поручению временной опекунши Сусанны Касаткиной, как бы частным образом. Когда Басанов умер, пришло известие, что из Петербурга приедет заведовать и управлять заводами какой-то важный генерал по назначению от правительства.
Касаткина тотчас выехала в Петербург и отсутствовала более полугода. Вернулась она в качестве законной, окончательно утвержденной опекунши, с правом выбора себе помощника и главного управителя.
Разумеется, помимо Сусанны Юрьевны, всякий в Высоксе мысленно и как бы поневоле назвал Гончего, который уже около пяти лет заправлял всем. Конечно, вскоре же всем стало ясно, что барышня совсем ни во что не входит, а только подписывает главные бумаги, идущие в губернию и в столицы. Но диковинно было это преображение простого холопа и писаря в какого-то почти опекуна… Ошельмованный у столба и убежавший без руки — вдруг главный распорядитель судеб Высокских заводов.
И многие продолжали думать и надеяться, что правление Гончего не долговечно. Во-первых, сама прихотливая барышня может опять завести себе нового любимца и снова отдалит от себя Гончего, а он этого не стерпит. Во-вторых, он сам, может сплоховать в правлении, а в обеих столицах не мало найдется охотников придраться, чтобы занять его место.
