Анхесенамон вела себя неразумно, как и всегда при встречах с Хоремхебом. Царица может себе такое позволить. Нофрет гадала, простит ли он ее, очень сомневаясь в этом. Хоремхеб был не из тех, кто легко прощает, даже если речь идет о красивых женщинах, царицах и царских дочерях.
Только хорошо подготовившись, Анхесенамон разрешила допустить к себе военачальника. Она сидела на малом троне, служанки стояли позади, стража — у стен, а престарелые советники дремали на своих местах. На лице ее нельзя было прочесть ничего. Она была царицей и богиней. Военачальник, простой смертный, должен почтительно склониться к ее ногам.
Похоже, ему все это нравилось. Нофрет заметила, что один из его людей, стоявших позади, держал бронзовую шкатулку, словно подарок или дань.
Когда были произнесены слова приветствия, пустые, словно погребальная маска царя, царица впала в молчание, как бывало и прежде. Молчание означало, что она не уступит ни в чем. Пусть проситель сам говорит. Не ее дело облегчать ему бремя или помогать сложить его с плеч.
Хоремхеб, однако, говорить не спешил и разглядывал царицу с удовольствием, но осторожно, чтобы избежать ее гнева. По выражению его лица было видно, что он простит ей все, потому что она царица, красавица и для него желанна.
Наконец, под храп советников, он заговорил:
— Госпожа, мы принесли тебе подарок. — Он кивнул человеку со шкатулкой. Тот с бесстрастным лицом поставил свою ношу у ног царицы и откинул крышку. Оттуда поднялся сильный и мучительно знакомый запах. Это был запах дома очищения, запах натрона, запах смерти. Несколько служанок вскрикнули. Одна упала в обморок.
Царица не шевельнулась. Она видела, что находится в шкатулке, и Нофрет могла увидеть, немного вытянув шею. Предметы, лежавшие там, среди того, что казалось темной, измятой тканью, были скорее непонятными, чем пугающими: один округлый и два бесформенных, непонятного цвета и вида — пока ум скорее, чем глаз, не понял, что это такое. Голова и руки мужчины. А ткань была на самом деле массой волос, рыже-коричневых, густых и блестящих.
Трудно было не понять, кому все это принадлежит, не будь даже необычного цвета волос. Нос на сухом мертвом лице был величественным, как у всех хеттов, но еще более благородных линий.
— Этот человек, — возмущенно сказал Хоремхеб, — пересек границу Египта со значительным войском, с пехотинцами и колесницами, с остро наточенным и сверкающим оружием. Его вестники рассказывали нелепейшую историю, какую только варвар и враг может осмелиться придумать. Они заявили, что он царевич из царевичей страны Хатти и пришел по приглашению Египта, чтобы занять египетский трон и принять руку царицы.
Хоремхеб замолчал. Пауза тянулась чудовищно долго. Анхесенамон ничего не говорила, не двигалась.
Он помотал головой, словно сомневаясь.
— Госпожа, ты в силах поверить в такое? Хетты увидели, что в государстве нет царя, и прислали своего, чтобы потребовать царство — для всего мира это выглядит так, словно Два Царства — брошенное имение, а их царица, их богиня на земле — добыча, которую вправе потребовать себе самый сильный. Только варвар мог нанести тебе такое оскорбление.
Он перевел дух, а затем продолжил:
— К тому же, госпожа, наглец утверждал, что ты сама просила его приехать, что ты просила его отца прислать царственного сына Хатти быть твоим царем, поскольку не желаешь взять ни одного мужчины из Египта. Как можно было додуматься до такого? Он получил то, чего заслуживал. Я бросился на мерзавца, убил его и привез его голову и руки тебе в подарок. Это слишком скромная плата за позор, который он причинил тебе, пачкая твое имя словами измены.
Анхесенамон не сводила со шкатулки глаз. Лицо ее под краской стало смертельно бледным. Она дышала очень быстро и слабо: Нофрет слышала, как воздух с трудом прорывается через ее горло.
Значит, этого она боялась, это предвидела, это ужасало царицу — иначе откуда такой страх перед Хоремхебом? Теперь ее опасения подтвердились.
Все-таки Нофрет была глупа. Анхесенамон все ясно видела с самого начала. Хоремхеб был, как всегда, хладнокровен, решителен и очень, очень опасен.
Сказанное им было разумно. Он просто исполнял свой долг, защищая границы Египта от вторжения и честь своей царицы от поругания. Однако он обо всем знал. Это можно было явственно прочесть в его глазах. Он знал, что царевич Зеннанза не лгал. Ему было известно все, что знали хетты и простодушно рассказали ему, не подозревая, что от человека царицы может исходить опасность, раз уж она сама просила их приехать. Они рассказали ему все, доверчиво, как дети, а он набросился на этих людей и убил их.
— Конечно, — продолжал он, — отделавшись от таких хитроумных визитеров, я должен был проверить, не идет ли следом — против нас — вся армия хеттов. Я немного прошелся по их стране, разграбил и сжег пару деревень и оставил им известия, из которых им все станет ясно. Они больше не решатся играть с нами в такие игры. Заявлять, что ты пригласила одного из них быть царем Египта — они, видно, думают, что я вообще ничего не соображаю?
— Ты ожидаешь, — спросила Анхесенамон так тихо, что Нофрет едва расслышала ее, — награды за свой подарок?
— Я не ожидаю ничего, кроме того, что мне надлежит получить от госпожи Двух Царств.
Анхесенамон склонила голову. Может быть, она кивнула. Возможно, ее голова склонилась от невыносимого утомления под весом короны.
— Ты получишь то, что тебе причитается, — сказала она чуть громче. — Можешь поздравить меня с тем, что я выхожу замуж за господина Аи, а его — с восшествием на трон. Все это произойдет, как только он приедет в Мемфис.
Глаза Хоремхеба сузились.
— Поздравляю тебя, госпожа, — сказал он сквозь зубы, — и твоего господина. Знает ли он уже о своем счастье?
— Он давно ожидает его. А твое усердие в защите нашего царства должно быть достойно вознаграждено. Ступай, мы подумаем, как это лучше сделать.
Еще долго после его ухода, после того, как служанки и охрана были отпущены, а советники разбрелись, зевая, по домам, Анхесенамон сидела на троне в зале приемов, а открытая бронзовая шкатулка стояла у ее ног. Лицо царевича Зеннанзы смотрело на нее снизу вверх с легким удивлением, как будто он так до конца и не смог осознать, что мертв. Видимо, он умер быстро и без мучений: на его лице не было следов страха или боли. Но это мало утешало в сложившихся обстоятельствах.
— Его отец будет вне себя, — произнесла Анхесенамон совершенно спокойно и даже как-то равнодушно, но Нофрет знала, что внутри у нее все рыдает от ярости.
— Не удивлюсь, — заметила Нофрет, — если окажется, что этот человек втянул нас в войну с Хатти.
