Мод выглядела немного сконфуженно, и Стефан засмеявшись похлопал ее по плечу.
– Я думаю, моя дорогая женушка раздражена из-за того, что однажды я разобрался в человеке лучше, чем она.
Он наклонился и чмокнул ее в щеку, затем снова заговорил со мной.
– Мелюзина вовсе не ездила к Дэвиду. Он подошел к ней и пригласил танцевать. Остальное вытекает из этого. Я же говорил, что она неиспорченная, милая девушка.
– Я в этом пока не уверена, – настаивала Мод. – Даже Бруно подтверждает: она желает вернуть Улль назад. Видно решила, что Дэвид обязан чернуть ей долг… Точно ли ты уверен, Бруно, что она не спрашивала принца Генри об этих землях? Было соглашение или нет, но они не принадлежат ему, и он не вправе их раздавать.
– А почему бы нам не отдать Улль Бруно? – предложил Стефан, снова рассмеявшись, но мне показалось, что это лишь наполовину шутка. – Земли никудышные. Ни на пенни больше, чем на проживание управляющего, выжать из них невозможно. Тогда ты сможешь перестать беспокоиться об этом.
– Не сейчас!
Отрезала Мод. И улыбка, адресованная мною королю, частично признательная, частично понимающая, потому что он лишь поддразнивал свою жену, застыла на моем лице, когда я повернулся, чтобы взглянуть на нее.
Заметив ее, Мод рассмеялась и с легкостью произнесла:
– Сейчас Мелюзина мне тоже полезна. Я не могу обходиться без нее, так же как вы, милорд, не можете обойтись без Бруно.
Можно было бы пообещать, что и Мелюзина, и я служили бы их величествам с тем же рвением и после возвращения Улля, но знал: Мод этому не поверит, и не был уверен, что верю в это сам. Вместо этого я поклонился и сказал с такой же легкостью:
– Пока я не очень голоден, довольно и обещания кусочка.
– Надежды, но не обещания, – ответила Мод, опередив Стефана. Потом она посмотрела вниз на свою руку, вложенную в руку мужа, и мягко добавила: – Я никогда не обещаю того, что, возможно, не смогу выполнить.
Она повернула свою руку в руке Стефана и крепко пожала ее.
– Уже поздно, милорд, и я устала.
Король обнял ее за плечи и кивнул, отпуская меня, чуть слышно он произнес несколько извинений за то, что не увел ее в комнату раньше. Я оказался за дверью прежде, чемони поднялись. Но стоило мне взглянуть на противоположную сторону ближайшего пустого зала и я увидел Мелюзину сходившую с последней ступеньки лестницы. Это означало, что она покинула апартаменты королевы и пойдет с Мервином в нашу квартиру. Я поспешил спуститься с лестницы в пристройке, но во внутреннем дворе их не было, поэтому умерил шаг, полагая, что не смогу уже ее догнать.
Тихонько войдя в верхнюю комнату, я застал Мелюзину за переодеванием. Она была в одной в сорочке. Волнение, с которым она вскрикнула и схватилась за свою блузку, привело меня в полный восторг.
– Я обожаю тебя, – пробормотал я, шагнув через узкую комнату и прижав ее к груди.
Ее руки, державшие блузку, оказались прижатыми к моей груди, и на какое-то мгновение мне показалось, что она оттолкнет меня, но затем она бросила блузку на пол и положила голову мне на плечо.
– Любимая, прости, что мои письма были так холодны, но королева…
– Я понимаю, – хрипло прошептала она.
Я запнулся, но она не сказала мне, в свою очередь, что по той же причине и она вынуждена была писать мне только как близкий друг. Мелюзина никогда не говорила, что она испытывает ко мне. Я хотел услышать от нее хоть несколько слов любви, которых никогда не слышал ни от одной женщины, за исключением моей сестры Одрис, – ведь желать от путаны признаний в любви было глупо, – но не стал их добиваться. Если бы она отказалась, даже из застенчивости, радость этого момента была бы потеряна, а момент был счастливым, так как ее руки обвились вокруг меня. Одной рукой она поглаживала мне спину, а другая лежала у меня на талии. Я наклонился к ее лицу и поцеловал полные яркие губы; Мелюзина закрыла глаза.
– Тебе не холодно, сердце мое? – мягко спросил я через минуту. – Не хочешь ли лечь в постель?
Мне следовало перестать целовать ее, так как я был переполнен желанием и ощущением ее рта – это было уже слишком.
– Нет, я помогу тебе раздеться, – прошептала она.
Я был рад этому. Она могла поручить Эдне помочь мне, и ее желание было мне очень дорого. Пока мы говорили, мои объятия ослабли и она соскользнула вниз по моему телу. Ощущение ее рук, все еще обнимавших меня, и ее тела, прижатого к моему, чуть не вызвало у меня преждевременного семяизвержения. Однако я не был уверен, что она намеревалась вызвать во мне желание. Небольшая тревога, шевельнувшаяся во мне, омрачала наши отношения с Мелюзиной. Даже когда она отдавалась мне, казалось, что существует две Мелюзины: одна теплая и страстная, а другая – делающая все с неохотой и сомнением. Но в этот момент потребовалось бы значительно более сильное охлаждение, чем легкое, как касание крыльев бабочки, сомнение, которое я почувствовал. Меч и пояс, блуза и сорочка были куда-то отброшены прежде, чем Мелюзина расстегнула мои перекрещенные подтяжки. Спустя секунду были развязаны узлы моих башмаков и одним стремительным рывком я уже сам смог избавиться от всей нижней части моего костюма.
Затем я наклонился и поднял Мелюзину с пола, снял с нее блузку, ощутил своим ртом свежесть ее тела и вдохнул ее сильный женский запах. А когда мой рот не был занят поцелуями, я всячески восхвалял ее. Не помню всего, что я говорил, все это было безмерно глупо. Я называл ее моим солнцем и моей луной, но это была правда. Я излил всю потребность в любви, скрытую во мне все те годы, пока я был в разлуке с Одрис. Но эта любовь была гораздо сильнее, гораздо неистовее, а потребность в ней настолько велика, что радость была похожа на пытку. В любви к Одрис были сердечное тепло и безыскусная нежность. К Мелюзине я тоже испытывал нежность, но это было как мед, который связывает обжигающий имбирный экстракт страсти в теле и в душе.
Позднее, после того, как мы любили, – а это было лучше, чем когда-либо: сильные ноги Мелюзины заставляли меня войти глубже, а ее тело поднималось навстречу мне; она делала это с охотой, и я безошибочно принимал ее; ее радостные вскрики были прелестны, как щебет птицы, – позднее, когда нежные слова сменяли тихие усталые поцелуи насыщения и она спокойно лежала напротив меня, мне показалось, что она выглядит грустной. И тогда я задумался, был ли тут момент сопротивления, когда я поднял ее и стал ласкать, прежде чем наши тела слились. Если это и было, я знаю, оно расплавилось вместе с моими первыми прикосновениями и ласковыми словами.
Снова шевельнулось легкое, как прикосновение крыльев бабочки, сомнение, и я попытался смахнуть его, как отмахиваются от бабочки. Но оно осталось, и, вероятно, чтобы избежать гораздо более сильного сомнения во влиянии Мелюзины на меня, я завел разговор относительно ее склонности к королю Дэвиду и упомянутого королевой замечания, что она его любимица. Жена откинулась на подушки и насупила брови, но я сразу увидел, что она была больше обеспокоена, чем сердита.
