— Клянусь венцом терновым! — воскликнул он, не сводя глаз с саксонки. — А ведь нам, моя нежная дама, не впервые встречаться на дорогах! Не так ли? Ибо таких красоток я не забываю.
Но Милдрэд чувствовала, что не может ответить на его улыбку. Она была его пленницей и не знала, какая участь ее ждет.
Ее холодный взгляд постепенно погасил улыбку Генриха. А потом к нему подъехал ранее захвативший ее бородач, стал что-то негромко говорить. Даже среди стоявшего вокруг гула саксонка различила имя Юстас, сказанное на местный лад — Эсташ Блуа.
Генрих нахмурился, потер переносицу, а когда взглянул на нее, его серые глаза стали тверже гранита.
— Так, так, леди Милдрэд. Далеко же вы ушли от той милой бродяжки, какая некогда перевязывала мне раны и, как птичка, щебетала обо всем на свете. Достойная карьера для саксонки — стать невенчанной женой королевского сына. И, как поговаривают, вы даже метите в королевы. А ведь помнится, некогда у вас был иной рыцарь. И славный рыцарь, замечу, готовый ради вас небо и землю перевернуть. Но вы выбрали более высокородного воздыхателя, нашли иной способ возвыситься. Что ж, очень ловко для саксонской девушки. Вернее, не девушки. Девки!
Так вот какая о ней идет молва! И Генрих поверил в это? Неужели он забыл, как некогда сам помог ей укрыться от Юстаса, ибо знал, что она его избегает и боится. И все же сейчас он видит в ней только корыстную куртизанку. Унижает ее прилюдно.
Милдрэд вдруг перестала его бояться. Ее охватил гнев. Ведь раньше у них с Генрихом были легкие, добрые отношения, а теперь он даже выяснить ничего не пожелал, поспешив с обвинениями и оскорблениями. И прежде чем Милдрэд поняла, что делает, она резко перегнулась в седле и с силой ударила его по щеке.
Прозвучал громкий хлопок. Генрих тут же перехватил ее руку, сжал. Вокруг настала тишина, потом зазвучали громкие возмущенные крики.
Генрих так сильно сжимал запястье Милдрэд, что ей стало больно. Но она молчала, не сводя с него отчаянных синих глаз. Их лошади топтались на месте, Генрих тянул ее на себя, и Милдрэд пришлось упереться в луку седла, чтобы не выпасть. И тогда он резко отпустил ее руку, будто отбросил. И обратился к своим людям:
— Готье, Жан, отвезите эту… Эту даму в Руан. Глаз с нее не спускайте и устройте со всеми почестями, какие полагаются знатной пленнице. Я же пока решу, как с ней быть и чего она стоит.
Он не смотрел, как ее увозили. Казалось, судьба Милдрэд его больше не волновала, все его внимание было обращено на пленников, на доставшееся им во время вылазки обмундирование и лошадей. Но все же в какой-то миг он повернулся в ту сторону, где на дороге в отдалении виднелись скакавшие с Милдрэд всадники, и отвлекся от распоряжений. Генрих нахмурился, взгляд его стал задумчивым.
Когда сопровождавшие пленницу всадники доехали до развилки, Генрих неожиданно подозвал бородатого рыцаря и, коснувшись его плеча, сказал:
— Возьми несколько людей, мой славный Реми, и скачи за ней. Я передумал отправлять ее в Руан, поэтому ты будешь сопровождать пленницу в Кан, к моей супруге. Скажешь герцогине…
Тут он склонился и стал что-то долго и тихо объяснять внимательно слушавшему его Реми. Потом добавил уже громче:
— И передашь Элеоноре, что я люблю и всегда помню о ней!
Милдрэд поняла, что Плантагенет поменял решение, когда их догнал бородатый Реми де Гурне и они поскакали совсем в иную сторону.
В пути рыцарь держался с ней предупредительно и любезно, а его люди вели за собой вьючных лошадей с багажом пленницы. Что ж, по крайней мере, ее не собираются унижать и оскорблять, даже несмотря на ее дерзкую выходку — прилюдную пощечину правителю этого края.
Дорога оказалась долгой. Они скакали день, второй, третий. И все это время Милдрэд вела себя отстраненно, не задавая вопросов, не жалуясь, не благодаря сопровождающих, когда они заботились о ее ночлеге и старались, чтобы знатная пленница не испытывала неудобств в пути. По сути, Милдрэд было все равно, куда они едут. Она поняла, что встреча с Юстасом откладывается, а остальное ее не волновало.
Все это время стояла прекрасная погода: светило ясное, но нежаркое солнце, было сухо, по дороге клубилась золотистая пыль. Вокруг расстилались просторы типично нормандского бокажа [72], и, миновав очередную рощу, можно было наблюдать, как на склонах пасутся или лежат в тиши многочисленные коровы. Провожая всадников спокойными взглядами, животные не переставали медленно жевать свою жвачку. Милдрэд отметила, что крупного рогатого скота тут гораздо больше, чем в Англии. Там окрестности обычно оживлялись отарами овец, здесь же овцы хоть и попадались, но их было куда меньше, чем этих пятнистых или темно-бурых коров. Причем нормандцы явно гордились ими, как и производимыми от них продуктами. По пути Милдрэд просто закармливали всевозможными сырами, сливками и простоквашей, а бородатый Гурне, оказавшийся отнюдь не молчуном, уверял, что в Англии она никогда не пробовала ничего подобного. Еще со слов Реми де Гурне Милдрэд узнала, что их путь лежит в новую столицу Нормандии, город Кан, где ныне находился двор прославленной Элеоноры Аквитанской. Спутники саксонки отзывались о своей герцогине с восхищением и называли ее Золотой Орлицей. Милдрэд отметила, что если ранее она слышала об этой женщине скорее как о взбалмошной и строптивой особе, то сопровождавшие ее рыцари говорили о ней исключительно с уважением. С одной стороны, это можно было понять: брак Генриха с Элеонорой значительно увеличил его владения и принес немало пользы Нормандии. С другой, Элеонора не так уж давно стала женой Плантагенета, чтобы вызвать столь неприкрытое поклонение.
Когда они приближались к Кану, стояла мягкая закатная пора. Город виднелся вдали на фоне окрашенного в золотисто-розоватые вечерние тона бокажа. Новая столица Нормандии была прелестной; устремляясь к закатному небу высокими башнями с островерхими крышами, она казалась совсем новенькой, будто только что вымытой и оттертой. Но это и впрямь был сравнительно молодой город. Словоохотливый Реми поведал, что некогда это было весьма незначительное поселение, но именно тут был рожден знаменитый Вильгельм Завоеватель, который позднее превратил Кан в город, избавившись от скопища лачуг и старых амбаров, возведя огромный замок и ряд монастырей. Вильгельм не очень благоволил Руану, старой столице, и со временем перенес свою резиденцию в Кан. С тех пор город процветает.
Милдрэд поняла, что это так, когда они поднялись на возвышавшееся над Каном плато с замком, пересекли огромные рвы и мощные, с башнями ворота и оказались в обширном дворе, где сновало превеликое множество людей, слышалась разноязыкая речь, горели огни и откуда-то долетали мелодичные переливы музыки. Окруженная таким количеством народа, Милдрэд сначала растерялась, стояла рядом со своей стражей и ждала, когда вернется ушедший с донесением Реми де Гурне. Но он так и не появился, зато вскоре к саксонке приблизился нарядный, похожий на вельможу сенешаль и учтиво попросил следовать за ним. Милдрэд была пленницей Плантагенета, но знатной пленницей, и ее расположили в находившейся в стороне от других построек башне Пушо. Здесь Милдрэд выделили небольшую круглую комнату, не очень обжитую, однако спешно приводимую в порядок к ее приходу. И пока Милдрэд глядела в окно на опускавшиеся на город сумерки, целая вереница слуг вносила в башенный покой вещи, собирала большую кровать, пол посыпали свежим тростником, грубую кладку стен закрыли гобеленами, причем в спешке один повесили вверх ногами, что вызвало всеобщее веселье. Слуги тут были расторопные, со всем справлялись умело, но при этом не переставали смеяться и подшучивать друг над другом. Как все это не походило на окружение Милдрэд в Англии! И как эти суматошные и разбитные служанки отличались от ее угрюмых Джил и Джун! Даже несмотря на усталость после дороги, вся эта суета подействовала на Милдрэд благотворно. Она обмылась в большой лохани, надела чистую рубаху и, понимая, что сегодня ее не потревожат, сладко выспалась, ничуть не волнуясь о своей судьбе.
