— А в последнее время не попадаются? — не унималась она.
— Не припоминаю, — честно призналась я, чтобы она не подумала, будто мне пришло в голову скрыть от нее некоего знакомого Аполлона. — Но теперь я буду присматриваться внимательнее.
Двое работников с натугой вывернули камень из пола и сдвинули в сторону. Они ухмылялись, и я поняла, что они слышали наш разговор. Уж не воображают ли они себя подобиями Аполлона? У одного была волосатая спина, и он больше смахивал на Пана, а другой, коротышка с длинными руками, и вовсе напоминал обезьяну.
Едва удерживаясь от смеха, мы поспешили прочь из зала и лишь за дверью, привалившись к стене, скорчились от беззвучного хохота.
Я сказала:
— Это напомнило мне о моей обезьянке Касу.
Хармиона смеялась до истерики.
— Я серьезно. Где она?
— Я думаю… наверное… она в комнате Ирас, — с трудом выдавила из себя Хармиона. — Они, кажется, подружились.
Мы стояли на ступеньках дворца, что вели прямо к царской гавани. Прямо над головой летали чайки, белевшие на фоне синего неба.
— Давай покатаемся на лодке, — вдруг предложила я. Погода была слишком хороша, чтобы сидеть дома. — Конечно, не гонку устроим, а так, отдых. Чтоб расслабиться да любоваться красками моря и неба.
Лодок в моем распоряжении имелось много, от маленькой прогулочной яхты до точной копии древней ладьи фараонов. А вот возможностью получать удовольствие от водных прогулок я была обязана собственной решимости и силе воли — едва ли не самым ценным чертам моего характера. Воля поможет, если нас покинет талант, вдохновение и даже удача. Но когда нас покидает воля, все пропало: мы действительно обречены…
Хармиона загорелась.
— Я никогда не каталась на фараоновой ладье! — воскликнула она. — У которой нос в форме лотоса.
— Ну, ее и возьмем.
Мы спустились по широким, мягко закруглявшимся мраморным ступенькам — как в театре, где ряды сидений располагаются один над другим. На дне сквозь прозрачную чистую воду виднелись камни и яркие анемоны. Подальше, в открытом море, океан накатывал на основания маяка и разбивался, вздымая высокие валы, увенчанные искрящимися плюмажами невесомых брызг.
В тот момент я решила, что обязательно закажу для Венеры Цезаря парную мозаику. На ней будет изображена вот эта сцена: Александрийская гавань в погожий летний день.
Царские суда пребывали в постоянной готовности, так что ждать нам не пришлось. Капитан принялся отдавать распоряжения, а Хармиона ахнула, поднявшись по разукрашенным сходням на палубу.
— Ой! Она настоящая?
— Если ты имеешь в виду, настоящее ли дерево и золото, то да, она настоящая, — ответила я, поднявшись за ней следом.
— Я хотела сказать, что это чудо, в истинном смысле слова.
— Эти ладьи делали для фараонов. Во всяком случае, меня уверили, будто они путешествовали по воде только таким манером.
Да, они возлежали на ложах в тенистых павильонах из древесины кедра; их обмахивали драгоценными опахалами на длинных ручках, если ветра не желали дуть; они опирались на золоченые перила.
— Идем.
Я повела Хармиону в павильон, где мы опустились на подушки.
Слуга в набедренной повязке, вороте-ожерелье и древнеегипетском головном уборе появился невесть откуда, как по волшебству, и подал прохладительные напитки.
Мы отчалили. Гребцы молча налегали на весла с серебряными лопастями, ладья мягко покачивалась в теплой воде.
Море, именно море придавало величие Александрии. Оно приносило богатства мира к нашим дверям и давало нам могущество. Я должна немедленно, безотлагательно приступить к восстановлению флота. Пока же единственная наша защита — римские легионы, оставленные Цезарем. Стоит им уйти или повернуть против нас по приказу кого-то из римских вождей — возможно, одного из убийц…
Этот ясный день так манил к себе, потому что был беззащитен.
В тот день я чувствовала себя окрыленной, но к вечеру меня снова стали одолевать мрачные мысли, подобно птицам, возвратившимся в гнезда. Неужели мне никогда не избавиться от пелены уныния, которая пришла на смену окутывавшей меня прежде любви Цезаря? Тоска обретала особую силу с наступлением сумерек. Я стояла и смотрела, как появляются звезды. Первой, конечно, зажглась Венера, потом и другие. А ведь точно так же, в этом самом саду на крыше, мы с Цезарем любовались звездами вместе. Тогда он показал мне Орион, свое любимое созвездие, и рассказал историю…
Теперь, хотя звезды светили точно так же, небо казалось суровым и пустым. Я отвела взгляд и заставила себя пойти к рабочему столу в соседней комнате, где меня поджидала целая стопка книг учета казны. Порой цифры расплывались у меня перед глазами, и вовсе не из-за мерцания масляных светильников.
Даже когда мои мысли поглощали эти столбцы цифр, позади них таились неизбывная грусть и уныние. Поэтому я обрадовалась возможности отвлечься, услышав, что Эпафродит просит принять его по важному делу.
Он стал извиняться за поздний визит.
— Это не имеет значения, — сказала я, отложив папирусы. — Как видишь, я работаю. Сам знаешь, у правителя рабочий день не заканчивается с заходом солнца. Когда еще корпеть над документами, как не ночью?
Снаружи, в теплой александрийской ночи, люди гуляли по улицам, пели, смеялись, выпивали, в то время как их царица сидела взаперти, зарывшись в счетные книги.
— Значит, мы с тобой поймем друг друга, — улыбнулся он. — Моя жена не одобряет моей вечной занятости, но наслаждается ее плодами.
В первый раз он позволил себе замечание личного характера. Значит, он женат. Есть ли у него дети? Но расспрашивать я не буду, подожду, пока он расскажет сам.
— Я принес полные отчеты о содержимом трех новых складских помещений, построенных взамен разрушенных пожаром. Мы сделали полки поуже, чтобы все, проходящее по описи, было на виду. Так легче проверять, да и следить за крысами.
Он с гордостью вручил мне свитки.
Я ждала. Странно, что он лично пришел с отчетами в столь поздний час. Документы можно было отправить в любое время с посыльным.
— А еще я хотел бы сообщить кое-что, о чем услышал от одного из прибывших сегодня капитанов.
Значит, я не ошиблась.
— Да?
— Это не официальные сведения — лишь слухи, дошедшие до того человека. Но, по всей видимости, убийцам пришлось покинуть Рим. Куда они направились, остается догадываться. Наследник Цезаря прибыл в Рим, чтобы затребовать свое, но получил от Антония резкую отповедь. Поговаривают, будто Антоний встретил его так нелюбезно, потому что растратил большую часть денег Цезаря и не хотел отчитываться в этих тратах.
